Самый первый Змей

А быстро летит Змей! Только посвистывают у него в ушах пролетающие мимо космические объекты. Вот уже близко звезда, вот уже видны все девять вращающихся вокруг нее планет, и третья из них кажется Змею самой привлекательной – такой голубой, такой знакомой. Снизил он скорость, облетел пару раз вокруг планеты, оглядел ее внимательно да и решил снижаться.

Вот снижается он, вот уже миновал облака и открылась ему поверхность планеты. Что такое! Видит Змей особым драконовским зрением, что вся она покрыта драгоценными камнями. Опустился, озирается: вместо земли под ногами сплошной слой алмазов наивысшей чистоты. Древья растут ониксовые, листья на них хризопразовые, плоды рубиновые, изумрудные (не дозрели, видно, еще), сапфировые. И среди этого бесценного леса гуляет змей. Нет, не мой Змей, другой.

Другой, да на вид почти такой же. Такого же алого цвета с зеленой искрой, с таким же немалым брюхом, и все его три пасти так же добродушно улыбаются. Другой этот змей неторопливо оббирает драгоценные плоды и с удовольствием их пожирает.

Вот ведь диво так диво!

Ну, познакомились, конечно. Инопланетный змей угощает моего друга щедро, от души, каким-то рубиновым плодом.

– Попробуй, – говорит, – очень вкусно.

А Змей боится, что все зубы об камень обломает, но отказываться как-то неудобно. Думает: "Лизну разок, для приличия". И только коснулся он языком рубиновой кожицы, как она лопнула, и в самое нёбо брызнул ароматный сладкий сок. От удовольствия Змей зажмурился, а когда открыл глаза, были вокруг него самые обыкновенные индийские джунгли. Проснулся, значит.

Ну, раз проснулся, тогда пора подкрепиться. Пусть не драгоценным плодом, а все ж таки не уступающим ему ни вкусом, ни сочностью.

Змей в Кенингсберге

Чтобы не пускаться в долгие рассуждения, скажу сразу: Змей, хотя иногда в Европу и заглядывал по старой памяти, всегда обходил стороной немецкие города. Была у него какая-то на немцев давняя обида, о которой он никому, даже бабе-яге на дружеских посиделках под мед и малиновое варенье, не рассказывал. Но все же как-то, в году 1747, если мне не изменяет память, решил он наведаться в славный город Кенигсберг.

Естественно, уважая европейскую утонченность, гулял он по городу в человеческом обличии, в образе расфранченного щеголя, весь в кружевах и лентах. И вот видит на одной из узких ремесленных улочек: милое такое окошечко, окруженное вьющимся плющом, а в окошечке на оловянном подносе стоит белоснежное фарфоровое блюдо. А на блюде высокой шапкой вздымается что-то пышное, горячее, пахнущее яблоками, корицей и ванилью. И рядом, как нарочно, серебряная лопаточка посверкивает. Не удержался Змей, уколупнул лопаточкой нечто, и прямо с лопаточки заглотил. Несколько секунд было вкусно. А потом прямо в ухо Змею заверещал пронзительный женский голос: "О мейн готт! Вы украли мою шарлотку! Что будет есть Иммануил, когда вернется домой с прогулки!"

Змей, конечно, надумал дать деру. Но из окошка проворно высунулась рука и ухватила незадачливого моего героя за плечо. Пришлось Змею долго шаркать каблуками и извиняться, а также оставить хозяйке пару серебряных таллеров на булочки с изюмом для неведомого студента Иммануила.

В общем, побрел Змей из города Кенигсберга с опущенной головой, а вслед ему кивали дородные бюргерши и шептались: "Это тот самый, который у бедной вдовы седельщика шарлотку украл". Очень устыдился тогда Змей и зарекся чужие пироги без спроса есть. И в немецкие города с тех пор – ни ногой.

А если вы меня спросите, любезные читатели, не был ли лишенный шарлотки Иммануил тем самым Иммануилом, то ответить мне вам нечего. Чего не знаю, того не знаю, а врать не хочу.

Как Змей грозового ящера в бегство обратил

Имел Змей давнюю задумку подняться в грозу выше самых высоких оболоков и познакомиться с грозовым ящером. Потому как кто-то же оттуда, сверху, огненные плевки посылает, да такие яркие, что вполовину небес полыхают. Кто-то там хохочет таким громовым голосом, что вполовину земель слышно. Не иначе, как великий грозовой ящер забавляется.

Да боязно было моему герою в самую бурю расправлять крылья. Опасался он за свою шкуру – знал, что там, высоко в небесах, все капли превращаются в крупные градины, и могут эти градины так измолотить пластины броневые да крылья перепончатые, что живого места не останется, ни одна баба-яга (даже самая мудрая, с самым горьким зельем и самой щипачей мазью) не вылечит потом.

Вот и сидел Змей во время грозы однажды этим июлем глубоко в лесу, под каким-то корявым дубом и мучился любопытством. И, может быть, сидел бы он там и по сю пору, да вдруг молонья как шарахнет в самый этот корявый дуб, а дуб как вспыхнет, а искры как посыплются во все стороны!

Осерчал Змей, взъерепенился, стрелой взлетел ввысь, стремглав промчался сквозь ледяной дождь и вмиг поднялся на необыкновенную высоту, так что все тучи темные оказались под ним, а сверху – только голубое небо и яркое солнце.