Самый счастливый день

Прощаясь и внимательно оглядывая нас напоследок, мама и бабушка очень просили меня не говорить в больнице никаких глупостей и все время помнить о том, что я уже в шестом классе. Но если бы даже я и хотел об этом забыть, мне бы в тот вечер не удалось, потому что каждый из папиных сослуживцев обязательно говорил:

— Ну, а в каком же мы классе?

— В шестом, — отвечал я.

— Не может быть! — Потом каждый обязательно обращался к папе и восклицал: — У вас уже такой большой сын? Трудно поверить… Хотя очень на вас похож. Очень!

Маме тоже всегда говорили, что я на нее похож. Поэтому я никак не мог составить о своей внешности какого-либо определенного мнения.

Мама была красивая, а о папе бабушка как-то сказала:

— Красавцем его, конечно, трудно назвать…

— И не называй, если тебе трудно! — ответил я. — Пожалуйста… Но его все равно любят!

— Я с этим не спорю, — сказала бабушка. — Что ты разволновался?! Внешность для мужчин вообще не имеет большого значения.

«Действительно, не имеет», — думал я, видя, как все женщины, которые были в зале, по очереди подходили к папе и, стараясь сделать ему приятное, говорили, что я на него очень похож.

На меня в тот вечер тоже все обращали внимание. И не только потому, что я пришел с папой…

Учительница литературы часто просит, чтобы все мы, ее ученики, были по возможности «яркими индивидуальностями». В том зале, украшенном плакатами и цветами, мне первый раз в жизни удалось быть таким, каким хотела меня видеть наша учительница: ни одного шестиклассника, кроме меня, в зале не было. И поэтому я чувствовал себя вполне яркой индивидуальностью.

Наконец все расселись… Я услышал свою фамилию и чуть было не вскочил, как на уроке. Но оказалось, что это папу избрали в президиум.

— Правильно! — сказала старушка, которая сидела рядом со мной. Лицо у нее было сердитое, глаза придирчивые. От таких людей особенно приятно бывает услышать какой-нибудь комплимент.

Другие, услышав нашу с папой фамилию, вслух ничего не высказали, но громко захлопали. И я понял, что они со старушкой вполне согласны.

«Как жаль, что мама и бабушка не видят всего этого! — думал я. — Конечно, я расскажу им… Но, во-первых, папа обязательно будет мешать, И даже если я буду что-то преуменьшать, он скажет, что я сильно преувеличиваю. А во-вторых, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Это давно известно!»

Я первый раз в жизни слушал доклад! Он был коротким…

— Молодец! — с мрачным видом сказала старушка, сидевшая рядом. И кивнула в сторону трибуны, которую покидал докладчик. — Быстро управился.

А я бы мог слушать еще!

— Сейчас мы поговорим о лучших людях нашей больницы! — сказал председатель.

Все в зале притихли и слегка напряглись. Я тоже заволновался. Не за себя, конечно… За папу.

— Мы пригласили сюда наших бывших больных, — продолжал председатель. — Пусть они скажут…

Я пристально огляделся, но не смог отличить бывших больных от просто здоровых.

— А кто тут… болел? — тихо спросил я у сердитой старушки.

— Ты что, не поймешь?

— Не пойму.

— То-то и оно! — сказала она. Помолчала… А потом губы ее немного разжались: так она, наверное, улыбалась.

К трибуне зашагал огромный мужчина. Мне показалось, что здоровее его в зале не было ни одного человека.

— Это Андрюша, — сказала старушка. И опять по-своему улыбнулась.

В разных концах зала тоже зашептали:

— Андрюша… Андрюша…

— Его тут все знают? — спросил я старушку.

— А как же! Он был совсем слабый. Совсем…

Я тоже знал об этом бывшем папином пациенте.

«Если бы удалось поставить его на ноги! — говорил папа. — Если бы мне удалось!..»

Ему удалось. Бывший больной стоял на ногах!

Трибуна была Андрюше по пояс. Он схватил ее обеими руками, словно хотел поднять и подбросить вверх.

— Я работаю! — заявил с трибуны Андрюша. — Я играю в хоккей! А потому, что есть на свете такие люди… Есть такой человек…

Я посмотрел в президиум и понял, о ком идет речь: папы не было видно. Он и раньше-то сидел там, на сцене, в самом последнем ряду, а теперь уж совсем пригнулся и скрылся за чьей-то спиной.

И еще двое бывших больных сказали, что с помощью папы они «второй раз родились». Я понимал, что им бы не хотелось больше рождаться с папиной помощью… Но все они смотрели на папу так, будто с ним были связаны какие-то очень хорошие, радостные воспоминания. А ведь он, между прочим, их оперировал…

Я сидел и делал разные фантастические предположения: «Вот если бы я учился на одни только пятерки (чего на самом деле никогда в жизни не будет!) и меня бы стали вдруг хвалить на школьном собрании, многим ребятам это бы не понравилось. Я уверен… А тут все врачи, медсестры и нянечки так улыбались, словно их самих за что-то благодарили. Почему? — думал я. — Должно быть потому, что они любят папу… И правильно делают. Разве можно его не любить?»

А потом был концерт. А потом были танцы… И снова к папе подходили женщины: они приглашали его танцевать. И я опять ужасно страдал оттого, что мама и бабушка не видят всего этого.

— Я не умею танцевать… — извинялся папа. — Пригласите лучше Андрюшу!