Самый скандальный развод

– Никуда ты не пойдешь! Переодевайся, и поедем к твоему Жорику!

– Маша! Что случилось? – Влас смотрел на меня круглыми глазами.

– Бабушка решила совершить последний заплыв сезона, – ответила я, загородив ее ширмой, – Власик, не принесешь ей из машины какие-нибудь штаны с носками?

– Никуда я не поеду! Я буду у Васьки жить! – возмущалась отличница народного просвещения.

– Снимай чулки! – приказала я.

– Машенька, – смиренно проговорила Мисс Бесконечность, – а где мое пальтишко?

– Уплыло твое пальтишко! – я еще злилась на нее.

– Маша! Обязательно выпей сто грамм самогонки, а то заболеешь! – приказала она, высунув голову из-за ширмы. – И мне налей!

– Больше ничего не хочешь? От тебя и так перегаром разит! Одевайся! – я протянула ей рейтузы с носками.

– Вся машина изуродована, нужно будет красить, – посетовал Влас.

Джульетта вышла из-за ширмы.

– До свидания, мальчики, – сказала она и направилась к двери.

– Верунчик, ты куда? – в один голос воскликнули ее поклонники.

– На кудыкины горы – рвать помидоры! Нужны вы мне сто лет, с вами тут судьбу свою губить! – высказалась Мисс Бесконечность и, кокетливо подернув плечами, вышла на улицу. Я попрощалась с Панкратом Захаровичем и Василием и побежала в машину отогреваться.

– Рассказывай, как тебе удалось сбежать! – потребовала я.

Верунчик обиделся, что ее лишили сразу двух кавалеров (то, что она сказала им напоследок, вероятнее всего, было криком души – уезжать она никуда не собиралась) и молчала, надув щеки как хомяк.

Однако спустя час она не выдержала и рассказала, как все было.

Оказалось, неделю назад Панкрат Захарович прибыл в Москву под предлогом страшного недуга, сказав дочери, что ему нужно немедленно показать свой организм столичным врачам (он, по словам бабушки, так и выразился – «показать свой организм»). Оглобля в тот же день побежала в районную поликлинику и договорилась в регистратуре за энную сумму обследовать старика, в то время как старик в ее отсутствие отчаянно колотил лыжной палкой по батарее – то был условный знак между влюбленными.

Ровно в полночь, когда Зожоры крепко спали, Мисс Бесконечность беспрепятственно открыла входную дверь, за которой ее уже поджидал искусственный осеменитель. Они вдвоем каким-то непостижимым образом, к тому же беззвучно, умудрились вытащить из квартиры гроб, погрузить его в лифт, поймать машину, уговорить водителя отвезти их в Хрячкино, потратив на сие удовольствие всю бабушкину пенсию. Гроб закинули на багажник, прочно привязали... Вот, собственно, и вся история побега, самым забавным в которой мне кажутся только две детали: выражения лиц Зожоров поутру и то, как неслась машина из Москвы в Хрячкино с привязанным сверху гробом с рекламной надписью сбоку.

В десять утра в целости и невредимости я доставила блудную мать домой.

– Где была?! – взревел ее первенец.

– Сыночек, – пролепетала бабушка и ответила вопросом на вопрос: – Как ты себя чувствуешь, Жорочка? Животик не болит? А как твои зубки?

«Начинается!» – подумала я и хотела было побыстрее улизнуть, но Мисс Бесконечность, схватив меня за рукав, втащила к себе в комнату.

– Маша, подожди! – крикнула она и полезла в шкаф.

– Что?

– Возьми завещание и сегодня же заверь его у нотариуса! – Старушка протянула мне двойной лист в клеточку, вырванный из ученической тетради. – Теперь все. Мне отдохнуть надо! Оставьте меня! – проговорила она тоном капризной, но справедливой королевы.

Я наконец села в машину, и мы с Власом отъехали от многоэтажки на окраине Москвы.

– Что это у тебя? – поинтересовался он, указывая на тетрадный лист в клеточку.

– Бабушкино завещание, – ответила я и решила немедленно с ним ознакомиться:

«Завещание Веры Петровны Сорокиной, заслуженного учителя страны, отличника народного просвещения, тыловика, образцовой матери двоих неблагодарных детей, которые не дают ей построить в зрелом возрасте свою личную жизнь, доброй бабушки непутевой внучки-кляузницы, мало битой в свое время, и просто хорошего, отзывчивого, чуткого, душевного и кроткого человека. Человека с большой буквы „С“!» – Лихо начала Мисс Бесконечность, которая мало била меня в свое время; затем вдруг с высокого «штиля» (можно сказать, одического в честь самой себя), резко перешла к бытовому:

«1. Золотые зубы, которые мне выдрали в 1970 году и которые в 1971 году я отдала сыну Жорику, он может оставить при себе.