Самый тёмный вечер в году

Харроу думает о ней, как о Лунной девушке, потому что легко представляет её стоящей в ночи, обнажённой, на высоком обрыве, и воющей на луну. Он не знает, как психиатр назовёт её особый тип безумия, но в том, что она безумна, сомнений у него нет.

Он никогда не называл её Лунной девушкой. Интуиция подсказывает ему, что это опасно, возможно, даже фатально.

Днём и в темноте она может сойти за психически здорового человека. Даже достаточно убедительно продемонстрирует, что с головой у неё все в порядке. Красота помогает ввести в заблуждение. Букеты гортензии, особенно пурпурной, но также белой и розовой, радуют глаз, но цветок этот смертельно ядовит, как ландыш майский или цветы канадской волчьей стопы. И лепестки жёлтого жасмина, заваренные в чае или добавленные в салат, могут убить за какие-то десять минут.

Лунная девушка больше других цветов любит чёрную розу, хотя она не ядовита.

Харроу видел, как Лунная девушка так крепко сжимала стебель такой розы, что с её руки, проткнутой шипами, капала кровь.

У неё, как и у него, высокий болевой порог. Укол розы удовольствия ей не доставит, она его просто не почувствует.

Она держит в узде своё тело и разум, но эмоции совершенно не контролирует. И, следовательно, она неуравновешенная. А душевное равновесие — показатель психического здоровья.

Этой ночью, в комнате без единого окна, куда не может проникнуть свет звёзд, где часы со светящимися стрелками отправились в ящик прикроватного столика, они не занимаются любовью, ибо любовь не имеет ничего общего с их яростным совокуплением.

Ни одна женщина не возбуждала Харроу, как Лунная девушка. Есть в ней ненасытность чёрной вдовы, всепоглощающая страстность паучихи, которая во время коитуса убивает и пожирает самца.

Харроу где-то в глубине души ждёт, что в одну из ночей Лунная девушка спрячет нож под матрасом или у кровати. И в кромешной тьме, в кульминационный момент, он услышит её шёпот: «Дорогой» — и почувствует, как тонкое лезвие находит зазор между рёбрами и вспарывает его раздувшееся сердце.

Как и всегда, ожидание секса оказывается более волнующим, чем сам процесс. В конце он ощущает странную пустоту, приходит к выводу, что квинтэссенция акта опять ускользнула от него.

Кончив, оба лежат в кромешной тьме, молча, словно ступили из космического корабля в безвоздушное пространство.

Лунная девушка вообще к разговорам не склонна, говорит, только если ей есть что сказать.

Находясь рядом, Харроу берет с неё пример. Меньше слов — меньше риска, что простое наблюдение будет истолковано как оскорбление или суждение.

К суждениям Лунная девушка очень уж чувствительна. Совет, если он приходится ей не по нраву, воспринимается, будто упрёк. Дружеское наставление интерпретируется как суровая критика.

Сейчас, в послекоитусном блаженстве, Харроу не боится, что она могла спрятать в кровати нож. Лунная девушка насытилась, а потому едва ли захочет убивать.

После секса ему уже не хочется спать. Лунная девушка по большей части спит днём, а ночью наслаждается жизнью. И Харроу перестроился, чтобы жить по её часам.

Однако пусть и кипящая энергией, она лежит неподвижно, как голодный хищник на ветви, ожидающий появления потерявшей бдительность дичи.

Наконец она нарушает тишину:

— Давай сожжём.

— Сожжём что?

— То, что нужно сжечь.

— Хорошо.

— Не её, если ты об этом думаешь.

— Я не думаю.

— С ней разберёмся позже.

— Хорошо, — повторяет он.

— Я про дом.

— Где?

— Мы это узнаем.

— Как?

— Когда увидим его.

Она садится, её пальцы ищут выключатель настольной лампы, с лёгкостью и элегантностью, присущей слепой женщине, пальцы которой следуют к точке во фразе, записанной шрифтом Брайля.

Когда он видит её в мягком свете, в нём снова просыпается желание. Но она никогда не достаётся ему, когда он этого хочет. Его удовлетворение целиком и полностью зависит от её потребности, а в этот момент на уме у неё только одно: сжечь дом.

Всю жизнь Харроу был одиночкой и использовал других, даже когда его считали другом или членом семьи. Позиционировал себя вне этого мира и действовал исключительно в собственных интересах… до появления Лунной девушки.

Его с ней отношения — не дружеские, не семейные, что-то более примитивное. Если два индивидуума могут составить стаю, тогда он и Лунная девушка — волки, хотя более ужасные, чем настоящие, потому что последние убивают только для того, чтобы утолить голод.

Он одевается, не отрывая от неё глаз, потому что зрелище это не менее эротично, чем стриптиз. Даже грубая материя скользит по её конечностям, как шёлк, а в каждой застёгнутой пуговице — обещание снова расстегнуться.

Их куртки висят на колышках, вбитых в стену: лыжная — его, чёрная кожаная, отделанная овчиной, — её.

Когда они выходят из дома, в бесцветной ночи, под луной, её светлые волосы становятся платиновыми, а глаза (бутылочно-зелёные при свете лампы) — ярко-серыми.

— Рулишь ты, — говорит она, направляясь к отдельно стоящему гаражу.

— Как скажешь.

Когда они входят в боковую дверь, он зажигает свет.

— Нам понадобится бензин, — напоминает она.