Самый завидный подонок (ЛП)

— Он дал нам потрясающее образование. Он мастер-строитель, в буквальном смысле.

До меня доходит, что он не упоминал о своей матери. Как будто ее и не было.

— А твоя мама помогала с компанией?

— Нет, — он достает телефон. Я не давлю на него. Я сама не слишком преуспела в этом.

— Я хочу тебе кое-что сказать, и ты должен выслушать меня, — мне нужно сказать ему, не нарушая моего договора с Карли.

— Да? — он скользит своей рукой по моей.

— Твоя мать передала компанию Смакерсу, — это ведь не нарушает наш договор, верно? Это истинный факт. Лучи света поднимались снизу, заглядывая сквозь щели в металле. — Все… как правило, происходит само собой. Когда что-то принадлежит кому-то, оно стремится найти его.

— Что это значит? — он наблюдает за моим лицом с напряженным интересом. — Смакерс возвращает компанию? Есть ли в завещании что-то, что его отменяет?

Я отрицательно качаю головой:

— Все наладится, тебе не кажется?

— Ты не можешь сказать больше?

— Могу поклясться, что я никогда не претендовала на компанию. Я знаю, что у тебя нет причин доверять мне, — произношу. — Я знаю, на что указывают улики. Как я выгляжу из-за этого. Я не такой уж ужасный человек. Это не то, что все думают.

В горле у меня пересохло. Как будто эмоции последних восьми лет нахлынули на меня разом, душат.

— Я хочу, чтобы ты поверил, — слова рвутся из меня. — Мне нужно, чтобы ты поверил, несмотря на все доказательства.

— Эй, — он притягивает меня к себе на колени, крепко обнимает. — Я верю тебе.

Эмоции захлестывают меня. Я ошеломлена. Растеряна. Его руки крепко обнимают меня.

— Я тебе верю. Я доверяю тебе, — он целует меня в щеку. — Я вижу тебя.

Я сглатываю. Сжимаю пальцами его руку. Его дыхание согревает мою щеку.

И он мне верит.

Вопреки всем свидетельствам, он мне верит. Мир кажется полным возможностей. Как будто то, что происходит между нами, может быть реальным. Словно у Вонды тоже все наладится. Как из веревки и зубочисток можно сделать мост.

Снизу доносятся лязг и голоса.

— Покажи мне один из этих мостов, — говорю я. — Я хочу посмотреть.

Генри достает телефон и проводит пальцем по экрану.

— Бретт прислал мне это в прошлом году. Это было до, — он показывает мне фото с крошечным мостиком, по которому под аркой из зубочисток тянутся струны, похожие на натянутые провода. Он проводит по экрану. — После, — это унылая кучка четвертаков и кусочков зубочисток.

— Ооооойй, — говорю я.

— Подожди, у меня должна быть одна из старых удачных, — он листает свой альбом, когда лифт возвращается к жизни.

Я хватаю его за руку, когда он начинает мучительно медленный спуск.

— Погоди, — говорит он. — Не думай, что я выпущу тебя, пока не найду удачную, — наконец он находит и протягивает мне телефон.

Мост из веревок и зубочисток, поддерживающих четвертаки, но в кадр попадает и его лицо, и это то, что мне нравится. Ему лет одиннадцать, он сидит на корточках за столом с дерьмовой ухмылкой на лице и ямочками на щеках. Счастливый. Гордый.

В конце концов, мы достигаем низа, и дверь кабины открывается группе парней в касках. Сначала они помогают мне, принося извинения. Генри идет вместе с ними осматривать мотор.

Я бреду к восстановленному хламу, который он хочет включить в обстановку, как будто это что-то, что мне очень нужно проверить.

Я боюсь думать, что это реально, но это так. Мое сердце стучит, как счастливый барабан. Я улыбаюсь. Я пихаю стопку ногой и улыбаюсь, как сумасшедшая.

Я чувствую, что он рядом. Не знаю, почему я всегда чувствую его.

Я произношу.

— Раньше они делали все так богато. Даже самая скромная электрическая штука была богато украшена. В зданиях были красивые завитушки, в которых они не нуждались. Почему они больше так не делают?

— До сих пор делают, — говорит он. — Просто по-другому.

Я беру кусок решетки с изображением виноградной лозы.

— Как здорово бы это смотрелось встроенным в стол или сидение? — говорит он.

Я опускаюсь на колени и поднимаю металлический круг размером с обеденную тарелку с замысловатым рисунком по краям, пытаясь привести свои мысли в порядок. На нем нанесены цифры и символика птицы. Патина потертостей разных веков.

Я бросаю его в кучу и поднимаю брусок выветренного дерева со старыми гвоздями и блестящей металлической пластиной размером с игральную карту, приклеенную сбоку.

— Я знаю, как сделать из этого мебель. Более потрясающую, чем ты можешь себе представить.

Я думаю о Латрише. Это ее поприще.

— Расскажи мне.

Его глаза встречаются с моими, и я снова оказываюсь на той крыше, дыхание становится прерывистым, наполняясь его добротой. Все еще удерживая мой взгляд, он бросает брусок обратно в кучу. Это сексуальное, уверенное, пошло-оно-все-к-черту движение, которое мне нравится.

Это то, что понравилось бы Вонде еще больше. Странно представить, что, несмотря ни на что, он чувствует эту веселую, дикую часть меня. Он ей доверяет.

Он не знает самых важных подробностей моей жизни, даже моего настоящего имени или цвета волос, но он знает мою Вонда-сторону. И он знает сердце моего творца.

— У тебя есть грузовик?