Самый жаркий день (СИ)

Кайсаки вертелись больше вокруг полковника Некрасова, постоянно отправлялись в разные стороны не то с дозорами, не то с иными поручениями. Если в первый день Ланжерон пытался организовать свою разведку, то уже на следующий сдался, отдав все на откуп «интенданту»: русские лошадки оказались не в восторге от Устюрта и с обидой смотрели на хозяев, уведших их из теплых конюшен. А вот низкорослые скакуны обитателей степей, казалось, неудобств и не замечают.

Езда на верблюде оказалась той еще маетой. Его нога вздымается над землей, на мгновение замирает и обрушивается вниз. словно вернулась в детство и катаюсь на качелях, только нельзя сказать няньке: «Хватит!» и бежать вкусно обедать. Поэтому приходится терпеть эту качку целый день, сосредотачиваясь на ощущениях пониже живота. Но представлять, закрыв глаза, мерные движения члена в собственном лоне быстро надоело, тем более что, если не цепляться взглядом за горизонт, начинало тошнить.

С обедом тоже оказалось все не отлично. Питательно — так можно было бы назвать эту кашу.

Настроение портилось, так еще к моей палатке притащился отец Михаил, соизволивший, наконец, лично познакомиться и пообщаться с заблудшей душой.

— Мир тебе, Александра Платоновна.

— И Вам, отче, — буркнула я.

Делить тряпичную спальню выпало с Павловым-Дуровой. Статус штабс-капитана вызывал инкомодите[6] — по статусу мужчина, но по природе — женщина! Размещать его с другими офицерами было бы неудобно, поэтому и приписали Александра ко мне.

Отца Михаила Павлов боялся, как черт ладана. Священник пока никак не выдал своего отношения к чудачеству кавалерист-девицы, но Александр на понимание не рассчитывал. Был бы манихеем, так еще мог бы оправдаться, а для доброго христианина такие шутки считаются все же бесовским наваждением. Поэтому штабс-капитан «вспомнил» о срочном деле и скрылся в стремительно наступающей ночи.

— Присяду?

Я пожала плечами и показала на свернутое одеяло, на котором только что сидел штабс-капитан. Тусклый огонек костерка освещал на сажень от себя, и лицо священника казалось демоническим в отблесках пламени.

— Избегаешь меня?

— Нет, что Вы.

Говорить с ним мне не хотелось, но когда это останавливало попа.

— Избегаешь. Давай сразу определимся, графиня: я не враг тебе и не наушник. Мое служение — окормлять паству, не более того.

— И не наушничать? — усмехнулась я

— Доклады от меня будут, не без этого, — развел руками отец Михаил. — Но не по твоей части. Хотя начальство мое и ты интересуешь, но не в связи с сим походом.

А вот это интереснее. И что же это за начальство такое? Не Господь же.

Не дождавшись от меня какого-либо вопроса, священник продолжил:

— Миссия моя санкционирована Синодом, самим Михаилом[7]. И это, Александра Платоновна, именно что миссия. От слова «миссионер». Поэтому в твои дела я лезть не собираюсь, и не надо мне того. Как и проповедовать тебе Слово Божие не буду.

— А предыдущий кандидат что же? Он-то первым делом меня анафеме предал. Думала, потребует в монастырь заточить.

Отец Михаил улыбнулся.

— Дионисий умеет произвести впечатление, не спорю. Вот что ты о Церкви нашей знаешь? Не как о вере, а как о… скажем так — государственном институте?

Вопрос застал меня врасплох. Какого-то ответа я дать не могла, так как никогда и не задумывалась об этом. Конечно, как и всякому, мне было известно, что во главе ее стоит Святейший правительствующий синод, что есть храмы, при которых есть настоятели, есть монастыри, некоторые из которых имеют особый статус, но интереса разбираться в чужой епархии у меня никогда не было.

— Вижу, что мало тебе ведомо. Давай поговорим откровенно, графиня. Церковь — это государство в государстве. И ей присущи все недостатки, какие исходят из греховности человеческой. Есть и глупость, есть и стремление властвовать. Самое страшное, когда эти два греха в одном человеке сойдутся. Интриги, — священник поморщился. — Порой пастырь забывает о роли и значимости своей и устремляется к возвеличиванию гордыни.

— А Вы не такой?

— Не такой, — с серьезным видом кивнул отец Михаил. — За мной по юности столько грехов было, что теперь до конца жизни искупать их служением.

Он помолчал и добавил:

— Или брать на себя новые, даже более страшные. Что ж, поделом мне.

Я взглянула на собеседника по-новому. Его откровенность могла быть искренней, могла быть игрой, но разговор стал интереснее. Нет, в самом деле, случается такое, что накуролесивший в молодости вдруг заходился в раскаянии и даже принимал сан. Такие истории не редкость, но, если присмотреться…