Самый жаркий день (СИ)

– Вода ушла, – махнул рукой старый кайсак. – А ведь еще на памяти людской здесь правил Мухаммад-хан из арабов. Он обманом выгнал отсюда яицких воров. Казаки захватили город, у хана не было сил их победить, а у тех не осталось лошадей. Мухаммад пообещал ворам, что отпустит их, если они отдадут город, но обманул и вырезал всех, когда казаки вышли за стены[1].

– Неправедно это.

– Слово, данное неверному, не стоит ничего. Помни это, дочь Мани.

Поверить в то, что когда-то здесь был огромный город, было решительно невозможно, но не верить Алмату повода не было. Он оказался источником самых невероятных историй. На вопрос, откуда ему все это известно, старик только улыбался и гладил седую бороду.

Жан меланхолично переставлял свои лохматые ноги, а его ноздри все шире раздувались. Что-то моего верблюда то ли беспокоило, то ли влекло. Кайсаки тоже выглядели возбужденными, все чаще улыбались и задирали киргизов. Те в долгу не оставались, весело кричали незлобливые ругательства в ответ. Мне казалось, что я уже научилась разбирать отдельные их слова. Скорее всего бранные. В конце концов, кочевники и сами первым делом научились произносить то, что в приличном обществе озвучивать не стоило бы.

И все же Жан чуял хорошее: радостные крики пронеслись по армии, передавая весть о большой воде, которой достигли передовые отряды. Я невольно подстегнула скакуна, а тот и сам ускорил шаг.

Полные глины воды Аму-Дарьи стали истинным услаждением для взора. Величественная река, берущая свое начало далеко и высоко в горах, конечно, – не Волга, но сейчас не было радостнее зрелища для измученных переходом людей. Верблюды и лошади потянулись к водопою, казаки с трудом удерживали своих коней, дабы те не подхватили горячку. По армии же пронесся приказ генерала о строгом запрете наполнять фляги без кипячения. Хмурый Нестор, пробегая мимо, сказал, что, если его не послушают, уже завтра большая часть армии сляжет с поносом, от которого помрет едва ли не четверть.

– В выгребной яме меньше поганой жизни! – в сердцах бросил он.

Алмат посмотрел вслед доктору и усмехнулся:

– Странный человек. Вода – это жизнь, зачем ее бояться?

– Он умный, уважаемый. В воде живут мелкие животные, которые приносят болезни. Если ее вскипятить, то они погибают не могут причинить вред. Не так давно же здесь холера была.

– Холера – это гнев Аллаха, – не согласился кайсак. – А для костров много дров нужно, а где их взять?

С топливом и в самом деле была беда. Запасы свои почти закончились, кочевники подбирали сухие лепешки навоз и жгли их. Воняли такие костры немилосердно.

Экспедицию Ланжерон поставил на привал в излучине, прижав к самой реке. Короткие споры пресек фразой: мол, лучше нас прижмут к воде, чем отрежут от нее. Но лагерь указал организовать по всем правилам, окопав его с запада невысоким валом, за которым разместил все имеющиеся легкие пушки.

Предусмотрительность генерала окупилась через три дня, в течение которых армия отдыхала, отъедалась и стиралась. Настроение у солдат поднялось, повсюду были слышны неказистые шутки, смех, кто-то пел. И когда казачий разъезд, отправленный дозором, влетел в укрепление, никто сперва даже не сообразил, что пришла беда. Урядник, чья голова обильно кровила, едва не свалился с тяжело дышащего коня у штабной палатки, был подхвачен под руки и отведен на доклад. Я подошла к остальным его бойцам и поинтересовалась произошедшем.

– Туркмены, барыня. Подловили меж сопок, троих наших посекли, одного схватили. Не смогли мы отбить, уж больно много их было, а предупредить надо было генерала.

Пока начальство выслушивало доклад, офицеры проявили инициативу и начали подгонять солдат. Те и сами привычно вооружались и занимали места за валом. Я отметила, что стрелки, вооруженные моими ружьями, оказались сведены в два отдельных отряда, которые были направлены на фланги. Артиллеристы снимали чехлы с жерл своих орудий, подтаскивали зарядные картузы и ядра.

Когда Ланжерон вышел, армия уже была готова к бою. Окинув ее взглядом, француз с удовлетворением кивнул, отдал несколько распоряжений и направился сколоченному помосту. Там он стоял долго, рассматривал степь, не выдававшей никакого движения. Повинуясь некоему порыву, я забралась наверх и пристроилась рядом.

– Никого.

– Они там, – указал Александр Федорович на далекие холмы. – Хороший полководец чувствует врага. Это некая помесь опыта и интуиции. Впервые это мне явилось при Журже, там я научился чувствовать и не стесняться своих чувств. Слепо верить им нельзя, но сейчас… Гроза будет, Александра Платоновна.

– Устоим?

– Конечно, устоим! Чтобы русский солдат был бит дикарями?

Уверенность генерала меня успокоила, пусть умом я и понимала зыбкость бравады Ланжерона. Но ведь если бы он стал рвать свои седые волосы и кричать, что все пропало, стало бы легче от этого?