Самый жестокий месяц

– Совсем недавно? Я думал, это что-то древнее. Как Стоунхендж.

– Они древние, но их никто не замечал, и вот только лет девяносто назад на них обратили внимание. Какой-то человек из Англии – фамилию его я забыла – посмотрел на каменные круги, и стоячие камни, и даже старейшие соборы и заметил, что они выстроены по одной линии. Они отстоят друг от друга на многие мили, но если соединить точки, то образуются прямые линии. И он пришел к выводу, что для этого есть основания.

– Какие же?

– Энергия. Земля генерирует больше энергии по этим линиям. И… – она подалась вперед, стрельнув глазами по сторонам, чтобы убедиться, что никто не подслушивает, – некоторые в это не верят.

– Да, – прошептал в ответ Гамаш. Он взял в руки ее экземпляр брошюры. – Кое-кто знал вас настолько хорошо, что ему было известно, чем можно заманить вас сюда.

И кому-то здесь на Пасху нужен был медиум. Чтобы контактировать с мертвыми – и создавать их.

Рут Зардо тоже не спала, хотя она вообще не ложилась. Она сидела на стуле белой пластмассы – этот комплект садовой мебели она называла кухонным – и смотрела в духовку, которая была включена на минимум. Достаточно, чтобы Розе и Лилии было тепло.

Габри сказал неправду. Невозможно, чтобы, разбив скорлупу, она повредила Лилии. Да и сделала-то она всего ничего – маленькую трещинку, чтобы дать Лилии наводку, вот и все.

Рут поднялась, с трудом побеждая свои суставы, и похромала к духовке, инстинктивно сунула внутрь сухую венозную руку, чтобы убедиться, что обогреватель работает, но не слишком сильно.

Потом она склонилась над птенцами – дышат ли?

Лилия выглядела неплохо. Она даже вроде бы подросла. Рут была уверена, что маленькая грудка поднимается и опускается. Она медленно вернулась к белому пластмассовому стулу. Еще несколько секунд смотрела на сковороду в духовке, затем подтащила к себе блокнот.

Когда пришли мое тело снимать
(рот распахнут, закрыты глаза),
вынули меня из петли,
тут их ждал сюрприз —
я была жива.

Она видела розовую головку и желтый клюв, пробивающийся из яйца на свет божий. Она была уверена, что малютка посмотрела на нее и крякнула. Попросила о помощи. Рут слышала, что гуси привязываются к тому, что видят их глаза, когда они вылупляются из яйца. Но она не знала, что это дело обоюдное. Она протянула руку, не в силах смотреть, как борется за жизнь малютка. Она разбила скорлупу. Освободила маленькую Лилию.

Что же в этом могло быть плохого?

Рут отложила авторучку и подперла голову руками, вцепившись узловатыми пальцами в короткие седые волосы. Она пыталась сдержать поток мыслей, не допустить, чтобы они превратились в чувства. Но было слишком поздно. Она это знала.

Она знала, что доброта убивает. Всю жизнь она подозревала это, а потому была холодной и жестокой. Она встречала доброту уничижительными замечаниями. Видя улыбающиеся лица, она кривила губы. Любую мысль, доброжелательное действие обращала в нападение. Отталкивала от себя всех, кто был добр к ней, кто был сострадательным и любящим.

Потому что она любила их. Любила всем сердцем и не желала им зла. Ведь она всю жизнь знала, что скорейший способ повредить кому-то, искалечить, сделать инвалидом – это проявить доброту. Если люди не защищены, они умирают. Лучше всего научить их быть во всеоружии, даже если это чревато для нее вечным одиночеством. Изоляцией от всех.

Но конечно, ее чувства должны были как-то проявляться, и вот, когда ей перевалило за шестьдесят, слова, которые чеканились внутри ее, прорвались наружу. В виде стихов.

«Жанна, конечно, права, – подумала Рут. – Я верую. В Бога, в природу, в магию. В людей». Она была самым легковерным из всех людей, каких знала. Она верила во все. Она посмотрела на свои строки в блокноте.

Меня повесили за то,
чего я не говорила,
и потому теперь я могу говорить все,
что хочу.

Рут Зардо взяла в руки птенчика, которому больше не требовалось ее теплое новое полотенце. Головка Лилии упала набок, глаза уставились на мамочку. Рут приподняла крохотные крылышки, надеясь увидеть движение.

Но Лилия ушла. Была убита добротой.

Прежде я не была колдуньей.
Теперь ею стала.

Клара с полуночи не выходила из своей мастерской. Работала. После званого обеда ею овладело какое-то чувство. Пока еще оно не превратилось в идею или хотя бы в мысль. Только чувство. Произошло что-то важное. Не в том дело, что кто-то что-что сказал, вернее, не совсем в том. Было и еще что-то. Взгляд. Ощущение.

Она вылезла из-под одеяла и почти бегом устремилась к полотну. Долго стояла на некотором расстоянии, глядя на картину, видя ее такой, какой она была и какой могла стать.

Потом взялась за кисть.

Спасибо Питеру, что он предложил эту вечеринку. Клара была уверена, что, не будь вечеринки, она бы до сих пор оставалась в тупике.

Глава тридцать девятая