Самый жестокий месяц

Этих его слов уже никто не слышал – так тихо он говорил. У Гамаша возникло странное ощущение, что Франкёр не произносит слова вслух, а внедряет их прямо ему в голову. Резкие, колючие, призванные ранить и предостеречь.

Он резко вдохнул, попытался сдержать себя – так велико было желание сложить пальцы в кулак и размозжить это ухмыляющееся, самодовольное, отвратительное лицо.

– Сделайте это, Гамаш, – прошипел Франкёр. – Сделайте это, чтобы спасти свою семью.

Неужели Франкёр предлагает ударить его? Чтобы Гамаша арестовали, заключили в тюрьму? Где он будет подвержен всем тем «случайностям», какие происходят в тюрьмах? И за такую цену Франкёр готов оставить его семью в покое?

– Трус несчастный. – Франкёр улыбнулся и отодвинулся, покачивая головой. – Я полагаю, меньшее, что может сделать старший инспектор Гамаш, – это объясниться, – сказал он обычным голосом. Напряженные, нервные лица вокруг стола немного успокоились. – Я полагаю, прежде чем мы начнем действовать от его имени или примем его отставку, мы должны узнать кое-что. Например, что было в конверте, который он передал сыну. Voyons, старший инспектор, это резонный вопрос.

Люди за столом согласно закивали. Гамаш посмотрел на Бребёфа – тот поднял брови, словно давая понять, что это удивительно бессмысленное расследование. С этим вопросом они легко справятся, если это все, что хочет знать совет.

Гамаш несколько секунд молчал, размышляя. Потом отрицательно покачал головой:

– Прошу прощения, это личное дело. Я не могу вам сказать.

Понимая, что все кончено, он собрал свои бумаги и направился к двери.

– Вы неумный человек, старший инспектор, – сказал ему вслед широко улыбающийся суперинтендант Франкёр. – Если вы сейчас выйдете отсюда, то ваша жизнь превратится в кошмар. Пресса будет клевать вас и ваших детей, пока и костей не останется. Ни карьеры, ни друзей, ни частной жизни, ни достоинства. А все из-за вашей гордыни. Как там сказал один из ваших любимых поэтов, Йейтс? «Распалось все; держать не может центр»[76].

Гамаш остановился, развернулся и размеренно пошел назад. С каждым шагом он как будто увеличивался в размерах. Офицеры, сидящие вокруг стола, с расширившимися глазами подались в стороны. Гамаш подошел к Франкёру, чья улыбка исчезла:

– Этот центр удержит.

Каждое слово было произнесено медленно и четко, голосом сильным, низким и более угрожающим, чем Франкёр когда-либо слышал. Гамаш повернулся и пошел к двери, а Франкёр попытался взять себя в руки. Но было слишком поздно. Все видели страх на его лице, и многие засомневались, а того ли человека они поддерживали.

Но и для этого было слишком поздно.

Гамаш шел по коридору, мужчины и женщины, стоявшие по обе стороны, приветствовали его, улыбались, и ему стало спокойнее. Кое-какие слова, сказанные Франкёром, прояснили кое-что. Какая-то часть информации в этот миг вывернулась так, что он увидел ее в ином свете. Но, будучи в состоянии стресса, Гамаш упустил мгновение. Это было связано с Арно? Или с делом, которое он вел в Трех Соснах?

– Что ж, все прошло хорошо. Для Франкёра, – сказал Бребёф, догнав Гамаша, пока тот ждал лифта.

Гамаш молчал и смотрел на цифры, пытаясь припомнить, что показалось ему столь значительным. Кабина подошла, и они вдвоем вошли в нее.

– Знаешь, ты мог бы и не скрывать, что было в том конверте, – сказал Бребёф. – Кстати, а что там было?

– Извини, Мишель, ты что-то спросил? – Гамаш вернулся к реальности.

– Конверт, Арман. Что в нем было?

– Да ничего особенного.

– Тогда в чем проблема?

– Он не сказал «пожалуйста».

Бребёф нахмурился:

– Ты сам-то слышишь, что говоришь? Раздаешь другим советы, а через твой толстый череп что-нибудь проникает? Зачем делать из этого тайну? Мы боимся наших тайн. Разве не это ты всегда говоришь?

– Есть разница между тайной и частной жизнью.

– Ну, это чисто семантические различия.

Двери лифта открылись, и Бребёф вышел. Собрание прошло лучше, чем он мог себе представить. Гамаш почти наверняка покинет Квебекскую полицию, но мало того, он еще унижен и уничтожен. Или скоро будет.

В лифте Арман Гамаш твердо стоял на ногах, как одно из деревьев Жиля Сандона. И если бы Сандон находился рядом, то, возможно, услышал бы то, чего не могли услышать другие: крик Армана Гамаша, которого рубили под корень.

«Говорю вам тайну».

Эти слова из Послания апостола Павла к Коринфянам не давали покоя Гамашу. Эти слова были пророческими. В одно мгновение его мир изменился. Он ясно увидел то, что было скрыто. То, что никогда не хотел видеть.

Он заехал в школу на Нотр-Дам-де-Грас и успел застать секретаря, которая уже собиралась уходить домой. И теперь он сидел на парковке и разглядывал две вещи, полученные от нее. Список выпускников и еще один ежегодник. Она не могла понять, зачем ему все это нужно, но Гамаш пробормотал извинения, и она сдалась. Он думал, она потребует с него расписку. «Больше я не потеряю ни одного школьного альбома».