Самый жестокий месяц

Агент Иветт Николь любила тайны. Она любила собирать тайны других людей и хранить свои собственные. Она высаживала их в своем секретном саду, строила вокруг них стену, поливала, холила, выращивала.

Она умела хранить тайны. И наверное, босс выбрал ее именно за это качество. Но она подозревала, что причина была более приземленной. «Ты можешь это сделать, – убежденно сказала себе Николь. – Ты блестящая, смелая, красивая».

Дрожащей рукой она поднесла тюбик помады к губам. Опустив его на мгновение, посмотрела на девицу в зеркале.

«Не облажайся».

Обхватив запястье одной руки другой, она поднесла тюбик дешевой красной помады к губам, словно ее голова была пасхальным яйцом, а она собиралась его раскрасить. В конечном счете родители будут гордиться ею.

Агент Изабель Лакост стояла ясным утром на дороге перед старым домом Хадли и смотрела на неровную, вспученную дорожку. Впечатление было такое, будто кто-то пытался выбраться из земли.

Ее отвага дошла до своего предела. Проведя более пяти лет в отделе со старшим инспектором Гамашем, сталкиваясь с неуравновешенными и слабоумными убийцами, она вдруг спасовала перед этим домом. Она заставила себя простоять там еще несколько секунд, потом развернулась и пошла прочь, чувствуя, что дом смотрит ей в спину. Она ускорила шаг и наконец побежала к своей машине.

Глубоко вздохнув, Лакост снова повернулась лицом к дому. Ей нужно было войти в дом. Но как? Войти одной? Это было невозможно; она знала, что никогда не сможет переступить этот порог в одиночестве. Ей нужен был спутник. Она посмотрела на деревню – на дымки, поднимающиеся из труб, на свет в окнах, представила людей, допивающих первую чашку кофе, доедающих теплые тосты с джемом, – и задумалась, кого же из них выбрать. Ее одолевало до странности сильное чувство, и она спрашивала себя, не то же ли самое чувствовали судьи, когда в Канаде еще существовала смертная казнь.

Потом ее взгляд остановился на одном из домов. И тут она поняла, что с самого начала знала, кого выберет.

– Я открою! – крикнула Клара из своей мастерской.

Она сегодня поднялась рано, надеясь в свежем утреннем воздухе увидеть то, что увидел Питер несколько дней назад. Изъян в своей работе. Неточные цвета. Может быть, неверный оттенок синего? Или зеленого? Может быть, голубовато-зеленый, а не светло-зеленый? Она намеренно держалась подальше от цвета морской волны, но, возможно, в этом-то и состояла ее ошибка?

Через неделю ей нужно было закончить картину, которую ждал Дени Фортен.

Времени оставалось всего ничего. А с полотном было что-то не так, и она не могла понять, в чем дело. Она сидела на табуретке, прихлебывая крепкий утренний кофе и уминая монреальский бублик в надежде, что весеннее солнце даст ей подсказку.

Но солнце молчало.

«Боже, что же мне делать?»

В этот момент кто-то постучал в дверь. Клара подумала, что это, вероятно, Господь Бог, но потом все же решила, что Бог не стучится в дверь.

– Нет-нет, ты работаешь, – сказал Питер из кухни, посмотрев на часы: время перевалило за семь. – Я сам открою.

Он ненавидел себя за то, что ляпнул по поводу картины Клары. И несколько раз пытался сказать ей, что в тот раз отреагировал слишком эмоционально. Все как раз наоборот. В ее работе нет изъянов. Но Клара решила, что он просто хочет ее утешить. Ей и в голову не приходило, что в первый раз он ей солгал. Что она написала блестящую картину. Что картина великолепная, необыкновенная, что ему не подобрать слов, чтобы описать ее достоинства.

Да, владельцам галерей и декораторам нравились работы Питера. Он брал предметы из жизни, скажем прутик, и приближал его до такой степени, что тот становился неузнаваемым, а его полотно превращалось чуть ли не в абстрактное. По какой-то причине мысль о сокрытии истины привлекала его. Критики описывали его работы такими словами, как «сложные», «глубокие» и «привлекательные». И ему этого хватало, пока он не увидел картину Клары. Теперь ему было необходимо, чтобы кто-то, хотя бы один человек, посмотрев его работы, назвал их великолепными.

Питер надеялся, что Клара ничего не будет менять в своей картине. А еще он надеялся, что она все-таки что-нибудь поменяет.

Он подошел к двери, открыл ее и увидел агента Изабель Лакост.

– Bonjour, – улыбнулась она.

– Это не Господь Бог? – крикнула Клара из своей мастерской.

Питер посмотрел на Лакост, которая с сожалением покачала головой.

– Нет, это не Господь Бог, детка. Извини.

Клара появилась, вытирая руки о тряпку и дружески улыбаясь:

– Привет, агент Лакост. Давненько вас не видела. Хотите кофе?

Изабель Лакост и вправду хотела кофе. В это прохладное весеннее утро в доме Морроу пахло свежей заваркой, поджаренным бубликом и теплым огнем. Ей хотелось сесть и поговорить с этими гостеприимными людьми, грея руки о кружку. И не возвращаться в тот дом. И она знала, что может себе это позволить. Никто из их команды не знал, что она здесь. Цель ее приезда была глубоко личной – такой маленький приватный ритуал.

– Мне нужна ваша помощь, – сказала она Кларе, которая, услышав это, удивленно подняла брови.