Сан-Блас. Избранное

— Caramba! И я едва ли больше вас… Но думается мне, что просто тяжело покончить сразу со всей прошлой жизнью; тяжело отказаться от старых привязанностей… — и, не ожидая моего ответа, он без всякого перехода затянул:

Los ojos de mi morena
Se paressen a me malas…[11]

— Но ведь вы же любите Хуанниту?

— Люблю!.. Madre de Dios! Но и Долорес я тоже любил… а может быть, и теперь еще люблю! — добавил он не совсем уверенно.

— Долорес?..

— Ну да! Разве вы не заметили, Мигуэль, той маленькой лавандера[12], что еще позавчера встретилась с вами у меня?.. Вот-то любила меня!.. Никто так не полюбит.

— Но в таком случае?..

— Вы не знаете, зачем мы поехали в Ягвари?.. Ах, Мигуэль, Мигуэль!.. Это — старая история, как говорит любимый ваш поэт. Я люблю ее… Но что такое Долорес — прачка, поденщица, а я веду свой род еще из метрополии… Не могу, честь идальго не позволяет мне дать ей имя Гориа… И вот — vidalita[13], как поют в пампе… А кроме того, по совести говоря, кажется мне, что будь Долорес знатной senorita — так я не полюбил бы ее. Она хороша только как простая niña; в своем пестром zagalejo[14] и с дешевым веером в немного грязной ручке; ну а Хуаннита — это королева…

Los ojos de mi morena

Se paressen…

— Пачеко, послушайте: как вы, однако, покончили с ней?..

Пение прекратилось.

— С Долорес?

— Да.

— Просто, сеньор кабальеро! Очень просто… Сказал, что я женюсь, посоветовал ей найти другого новио…

— И она ничего?

— Ничего… Посмотрела только на меня… Но как посмотрела! Лучше б мне никогда этого взгляда не видеть…

— Вы боитесь?.. Что же она вам может сделать?

— Quien sabe!..[15] — и дон Пачеко, опустив на глаза свое сомбреро, замолчал с таким видом, что исключалась всякая возможность дальнейших объяснений. Мне оставалось только пожать плечами и тоже замолчать.

III.

Лес становился гуще, а тропинка суживалась с каждым шагом… Теплый, немного сыроватый воздух был пропитан спиртуозным запахом гниющих на земле плодов, — запахом иногда настолько сильным, что он щекотал ноздри, как нюхательный табак. Заинтересованный этим странным ароматом, я спрыгнул с лошади и поднял один апельсин, но съесть его не смог, так как мясо оказалось кислогорьким, а кожура выделяла ядовитый, разъедающий сок, благодаря которому губы мои распухли, и в них начался невыносимый зуд. Но дон Пачеко все молчал и только один раз, когда я уже с отчаянием тер свой рот ладонью, он с неподражаемой вежливостью выразил сожаление о том, что не заметил моего рискованного опыта и потому не предупредил о его последствиях. Я, разумеется, поблагодарил, а затем мы уже не заговаривали друг с другом, пока, через час после захода солнца, не остановились перед воротами асиенды дона Педро Лопеса, отца прелестной Хуанниты.

— Ave Maria! — закричал насколько мог громко дон Пачеко, ударяя молотком в массивные ворота.

— Purissima у sin peccado concibida![16] — последовал ответ, за которым открылась маленькая форточка, и оттуда выглянула какая-то физиономия с начавшими уже седеть усами. — Кто тут?.. А, это вы, дон Пачеко! A los pies de Usted… Сейчас открою…

Оконце захлопнулось, послышались шаги, лязг отодвигаемых запоров, и ворота со скрипом распахнулись, пропустив нас вовнутрь ограды. Несмотря на сгустившиеся сумерки, мне удалось окинуть беглым взглядом всю усадьбу, пока мы галопом подходили к веранде главного дома, совсем похожего на дворец или, вернее, на средневековый замок, хотя он и был построен всего в один этаж. Впрочем, я и не ожидал увидеть ничего иного, так как успел уже привыкнуть к общему типу домов богатых парагвайцев: это обыкновенно очень солидно, очень крепко построенные, с толстыми стенами, с небольшими и редкими окнами, часто очень обширные квадраты, заключающие внутри себя дворы-patio, обнесенные галереями под навесами, покоящимися на толстых колоннах или массивных арках.

На пороге нас встретил сам дон Педро вместе со своей супругой и невестой моего приятеля. На почтительном отдалении позади них виднелись несколько пеонов с фонарями, бросавшими неуверенный красноватый свет куда-то в глубину темного двора. Мы поздоровались, причем меня встретили так, как будто бы я был старинным другом всей семьи, а затем все очутились в обширном «комидоре» за коричневым столом, из какого-то местного дерева, на котором нас давно уже ждал ужин с неизбежным мате во главе.

Завязался общий разговор; в светлой комнате повеяло ароматом местных сигар, а дон Пачеко, казалось, совсем забыл свои сомнения и так смотрел на Хуанниту, что вчуже делалось завидно.

IV.

На следующее утро я проснулся слишком рано, и так как в доме все еще спали, то мне захотелось воспользоваться этим временем, чтобы подробней осмотреть усадьбу дона Педро. Я встал; стараясь не шуметь, оделся и благополучно выбрался из своей комнаты…

— Buenos dias, señor! — раздалось у меня за спиной, как только я сошел с веранды. — Сото esta Usted?

Оказывается — вчерашний обладатель седеющих усов, разговаривавший с нами через бойницу в воротах. Молчать нельзя: невежливо.

— Mil gracias, señor!..