Сан Феличе. Книга 1

Возвращались вечером; редко случалось, чтобы кто-нибудь из друзей Сан Феличе или приятельниц Луизы не приходил провести у них вечер: летом под пальмами, где ставился стол, зимой — в гостиной. Из мужчин частым их гостем, если он не уезжал в Петербург или в Вену, бывал Доменико Чимароза, автор "Горациев", "Тайного брака", "Итальянки в Лондоне", "Импресарио в затруднении". Знаменитый маэстро любил послушать отрывки из своих еще не изданных опер в исполнении Луизы, ценя помимо отличной школы, которою она была обязана отчасти именно ему, ее свежий, ясный голос, без фиоритур, что так редко встречается в театре. Иной раз бывал у них юный живописец, блестящий талант, чарующий острослов, отличный музыкант, великолепный гитарист, которого звали Витальяни, как и того мальчика, казненного вместе с двумя другими подростками Эммануэле Де Део и Гальяни, что стали жертвами первой реакции. Посещал их, правда редко, потому что многочисленные пациенты оставляли ему мало свободного времени, также и славный доктор Чирилло, с которым мы раза два-три уже встречались и еще встретимся в дальнейшем. Почти каждый вечер, когда она жила в Неаполе, приходила к ним герцогиня Фуско. Часто бывала женщина, замечательная во всех отношениях, Элеонора Фонсека Пиментель, соперница г-жи де Сталь в области публицистики и импровизации, ученица Метастазио, который еще в раннем ее детстве предсказал ей блистательное будущее. Порою заглядывала к ним также синьора Баффи, жена ученого коллеги Сан Феличе, которая, подобно Луизе, была вдвое моложе мужа и, тем не менее, любила его так же беззаветно, как Луиза любила своего. Собрания эти продолжались часов до одиннадцати, редко дольше. Беседовали, пели, читали стихи, угощались мороженым, сладостями. Иной раз, в хорошую погоду, когда на море бывало тихо, а луна украшала залив серебряными блестками, садились в лодку; тогда с морской глади поднимались к небу чудесные песни, дивные гармонические созвучия, приводившие славного Чимарозу в восторг; или же Элеонора Пиментель, стоя на корме, бросала на ветер, как античная сивилла, строфы, казавшиеся как бы отзвуками Пиндара или Алкея, а ветер развевал ее длинные черные волосы, разметавшиеся по простой тунике в греческом вкусе.

На другой день, с такой же пунктуальностью, повторялось то же самое. Ничто никогда не нарушало и не омрачало эту жизнь.

Как же могло случиться, что Луиза, которую он, возвратясь в два часа ночи, застал в постели спящею безмятежным сном, как могло быть, что она, всегда встававшая в семь утра, в девять часов все еще не выходила из спальни, а служанка Джованина на все его вопросы отвечала:

— Госпожа спит и просила ее не будить.

Но вот пробило четверть десятого, и кавалер уже собирался, не в силах побороть тревогу, сам постучаться в спальню Луизы, как вдруг она появилась на пороге столовой, немного побледневшая, с несколько усталым взглядом, но в этом новом, необычном облике еще более привлекательная.

Он шел с намерением побранить ее и за столь долгий сон, и за беспокойство, которое она причинила ему; но, когда увидел нежную, ясную улыбку, озарившую это прелестное лицо, словно утренний луч зари, он в силах был только любоваться ею; он улыбнулся в ответ, ласково сжал ладонями ее белокурую головку, поцеловал в лоб и в мифологическом стиле, в то время еще не успевшем устареть, любезно произнес:

— Супруга дряхлого Тифона заставляет себя ждать; значит, она наряжалась, чтобы предстать как возлюбленная Марса!

Луиза густо покраснела и склонила головку на грудь кавалера, словно хотела укрыться в его сердце.

— Друг мой, этой ночью мне снились такие страшные сны, что право, до сих пор мне не по себе.

— Неужели эти ужасные сновидения лишили тебя аппетита?

— Боюсь, что лишили, — отвечала Луиза, садясь за стол.

Она сделала над собою усилие, но тщетно: ей казалось, будто горло ее сжато железной рукой.

Муж с удивлением наблюдал на нею, а она чувствовала, что под его взглядом краснеет и бледнеет, хотя он смотрел на нее скорее с тревогой, чем с недоумением. Внезапно до их слуха донеслись три размеренных удара — кто-то стучался в калитку сада.

Кто бы то ни был, появление его было для Луизы желанно, ибо отвлекало кавалера от беспокойства, а ее избавляло от смущения.

Поэтому она торопливо встала из-за стола, чтобы самой отворить калитку.

— А где же Нина? — спросил Сан Феличе.

— Не знаю, — отвечала Луиза, — должно быть, вышла.

— Во время завтрака? Зная, что хозяйке нездоровится? Быть того не может, дорогая!

В калитку снова постучали.

— Позвольте мне отворить, — сказала Луиза.

— Нет, нет. Это мое дело. Тебе нездоровится, ты устала. Сиди спокойно, я так хочу.

Кавалер изредка говорил: "Я так хочу", но говорил так ласково, так мягко, что это звучало как просьба отца, обращенная к дочери, а отнюдь не как приказание мужа жене.