Сан Феличе. Книга 1

Сам же герцог делла Торре был поглощен задачей, по его мнению, гораздо более важной для современников и будущего, чем продолжение их рода и воспитание наследников. Он был страстным библиоманом: собирал редкие книги и ценные рукописи. Даже Королевская библиотека — неаполитанская, разумеется, — не могла сравниться с его собранием эльзевиров, или, иначе произнося, эльзевьеров. Действительно, в книгохранилище герцога имелось почти полное собрание изданий Лодевейка, Исаака и Даниила — другими словами, отца, сына и племянника[42]. Мы говорим "почти полное собрание", потому что ни один коллекционер не может похвастаться, что обладает всеми их изданиями, начиная с первого, вышедшего в свет в 1592 году под титулом "Eutropii historiae romanae, lib. X"[43], до "Pas-tissier francois"[44], появившегося у Лодевейка и Даниила и помеченного 1655 годом. Однако герцог с гордостью показывал любителям эту почти уникальную коллекцию, на каждом томе которой в виде издательского знака на фронтисписе красуются: ангел, держащий в одной руке книгу, в другой — косу; виноградная лоза, обвивающая вяз, с девизом "Non solus"[45], Минерва и оливковое дерево с надписью "Ne extra oleas"[46]; виньетка с головой буйвола, которую Эльзевиры сделали своей эмблемой начиная с 1629 года; сирена, сменившая буйвола в 1634-м; заставка, изображающая голову Медузы; гирлянда из штокроз и, наконец, два жезла, скрещенные над щитом, ставшие их последним издательским знаком. Вдобавок все эти издания, тщательно подобранные, отличались шириной полей, достигавшей в некоторых экземплярах пятнадцати и даже восемнадцати линий.

Что же касается автографов, то коллекция герцога была самой богатой в мире. Она начиналась с рукописи, скрепленной печатью Танкреда де Отвиля, за нею следовали автографы королей, принцев, вице-королей, правивших Неаполем, вплоть до подписей ныне царствующих Фердинанда и Каролины.

Странное дело! Эта беззаветная страсть, обычно делающая коллекционера равнодушным ко всем человеческим чувствам, ничуть не повлияла на почти отеческую любовь герцога делла Торре к своему юному брату дону Клементе, оставшемуся сиротою в пять лет. Особенно привязала герцога к этому ребенку с самого дня его рождения, по-видимому, мысль, что отныне он может не думать о женитьбе, грозившей если не совсем помешать его собирательству, то, во всяком случае, отвлечь его от этой страсти. Мы просто не в состоянии перечислить все заботы, предметом которых стал ребенок, призванный освободить герцога от обязанностей главы семьи. Во время всех более или менее тяжелых болезней, обычных для детей, старший брат был его единственной сиделкой, проводя возле него ночи напролет за работой над своими каталогами или за розысками в редких книгах опечаток, подтверждающих подлинность данного экземпляра. Дон Клементе из ребенка превратился в подростка, из подростка — в юношу, из юноши он вот-вот готов был стать мужчиной, но глубокая, нежная любовь к нему старшего брата оставалась все такою же. Ему уже было двадцать шесть лет, а герцог по-прежнему относился к нему как к ребенку. Не было случая, чтоб дон Клементе садился в седло, отправляясь на охоту, и брат не кричал бы ему в окно: "Будь осторожен на воде! Будь осторожен с ружьем — проверь, хорошо ли оно заряжено! Будь осторожен, как бы лошадь не понесла!"

Когда в Неаполь прибыл адмирал Латуш-Тревиль, дон Клементе Филомарино, как и многие его сверстники, стал брататься с французскими офицерами и в качестве поэта, наделенного пылким воображением и возмущенного злоупотреблениями и тройным гнетом скипетра, сабли и кропила, примкнул к самым пламенным патриотам и попал в тюрьму вместе с ними.

Герцог делла Торре, всецело погруженный в свои библиофильские занятия и поиски рукописей, почти не заметил появления французского флота и, во всяком случае, не придал этому событию никакого значения. Будучи и сам философом, но отнюдь не связывая философию с политикой, он ничуть не удивлялся, что брат его издевается над правительством, армией и монахами. И вдруг он узнаёт, что дон Клементе Филомарино арестован и заключен в форт Сант’Эльмо.

Упади к его ногам молния — он был бы не столь ошеломлен, как этим известием; некоторое время он собирался с мыслями, потом поспешил в Викариа к регенту — должность эта соответствует нашему префекту полиции.

Он хотел узнать, в чем обвиняется брат.

Он был крайне удивлен, когда ему ответили, что его брат — заговорщик, ему предъявлены весьма тяжкие обвинения и, если они будут доказаны, речь пойдет об его голове.