Сан Феличе. Книга 1

"Если бы я имел возможность достичь этого каким-либо иным путем, я, не колеблясь, воспользовался бы им. Но можно ли было рассчитывать на успех после стольких горестных примеров, хорошо известных вам? Полный надежд на милость Господа, который будет руководить мною и всеми нашими действиями на поле брани, я уезжаю во главе отважных защитников родины. Я с радостью готов презреть все опасности во имя любви к моим соотечественникам, моим братьям и сынам, ведь я всегда считал вас таковыми. Будьте покорны Господу, исполняйте распоряжения моей возлюбленной супруги, которой я поручаю управлять государством в мое отсутствие. Завещаю вам уважать и любить ее как родную мать. Оставляю вам также моих детей, которые должны быть вам дороги не менее, чем мне, — продолжал он. — Как бы ни развернулись события, не забывайте, что вы неаполитанцы, что достаточно захотеть стать храбрецом, чтобы стать им, что лучше со славою умереть за Божье дело и благо родины, чем жить под гибельным гнетом. Да благословит вас Небо! Это пожелание того, кто до конца дней своих будет питать к вам нежные чувства монарха и отца".

То было первое непосредственное обращение неаполитанского короля к народу; впервые он говорил о своей любви к нему и об отцовских чувствах, впервые призывал его к стойкости и поручал ему свою жену и детей. Со времени битвы при Веллетри в 1744 году, когда испанцы одержали победу над немцами и тем упрочили трон Карла III, неаполитанцы слышали гром пушечных выстрелов лишь в большие праздники, что не помешало им, впрочем, в своей национальной гордыне воображать себя лучшими солдатами в мире.

Что же касается самого Фердинанда, то ему еще никогда не приходилось проявить свою храбрость и военные таланты, поэтому нельзя было заранее обвинить его в слабости или отсутствии способностей. Только он сам знал себе цену и, как мы видели, высказался на этот счет в присутствии генерала Макка с обычным своим цинизмом.

Поэтому можно считать значительным общественным успехом, что, приняв важное решение начать войну и помериться силами со столь опасным противником, каким были французы, он обратился к своему народу, пытаясь — хорошо ли, плохо ли — оправдаться перед подданными, посылая их под вражеские пули.

Правда, не считая помощи Австрии, в которой он после получения письма нисколько не сомневался, он рассчитывал еще и на дивизию, которую предоставит ему Пьемонт. На этот счет князь Бельмонте отправил кавалеру Приокка, министру сардинского короля, частную депешу. Если бы этой депеши не было у нас перед глазами и, следовательно, у нас не было бы уверенности, что она подлинна, мы не решились бы привести ее здесь, настолько поруганы в ней все Божьи и человеческие законы.

Вот она:

"Господин кавалер,

нам известно, что в Совете Его Величества короля Сардинии несколько осторожных, чтобы не сказать робких, министров трепещут при мысли о клятвопреступлении и убийствах, словно недавний договор о союзе Франции и Сардинии относится к политическим явлениям, которые надлежит уважать. Не было ли это соглашение насильно навязано победителем? Не было ли оно принято по необходимости? Такие договоры не что иное, как свидетельство несправедливости сильнейшего по отношению к угнетенному, и последний, как только появляется возможность, ниспосланная ему судьбою, нарушает их, чтобы вернуть себе независимость.

Если бы Ваш король оказался пленником в собственной столице, в окружении вражеских штыков, неужели Вы назвали бы клятвопреступлением отказ от выполнения обещаний, вырванных силою и противных совести? Неужели Вы назовете убийством уничтожение Ваших тиранов? Значит, угнетенные никогда, по слабости своей, не смогут питать надежду на законную помощь в борьбе с угнетателями?