Сан Мариона

- Кроме Уррумчи и Обадия - никто. Но они говорят неправду. Раис заплатил мне один дирхем, а шихван первым ударил меня...

- Твой бог Уркацилла накажет тебя за ложь! - жалобно воскликнул Обадий. - Ты вымогал деньги у честнейшего человека и ударил невинного! По твоим глазам вижу я, что ты и сейчас готов всех нас растерзать! Но слава Агуро-Мазде, давшему несравненную мудрость правителю нашему, который не допустит неправедного...

Филаншах поднял руку, прерывая Обадия. Глашатай выкрикнул:

- Как же я могу поверить тебе одному, горшечник Виста? Подумай: поверив тебе, я должен обвинить во лжи трех знатнейших жителей города, честность коих неоднократно подтверждалась делами на благо Дербента!

- Но они же говорят неправду! - отчаянно закричал изможденный горшечник. - Я не могу это доказать, но они говорят неправду!

- Справедливо: верить большинству! - торжественно провозгласил глашатай. - Твоя вина доказана. Завтра тебе отрубят руку, которой ты совершил насилие! Уведите его!

Два стража подскочили к горшечнику, явно красуясь своей силой, схватили и потащили к крепости. Когда горшечника вели мимо толпы простолюдинов, он, подняв голову, страдальчески спросил:

- Есть среди вас хоть один дарг? Обо мне некому будет вспомнить. Моя жена умерла. Я Виста, сын брадобрея Вишу...

Кровь бросилась в голову Мариону, и он, не помня себя, рванулся вперед. Пусть оправдываются все предчувствия! Пусть рухнет все и разлетится вдребезги! Не хочется жить, когда на твоих глазах совершается чудовищное: отказываются от богов, лгут, совершают насилие! Не хочется жить, когда торжествует злоба, а подлость смеется тебе в лицо!

Мариона никто не удерживал. Люди впереди поспешно расступились. В несколько огромных прыжков он настиг стражей, схватил за отвороты кафтанов, мелькнули испуганные лица. Это были те самые стражи, что пытались отнять несколько дней назад у женщины-гелы барана. Марион в бешенстве расшвырял их. Мрачный сутулый страж отлетел под ноги простолюдинов, круглолицый толстяк, отброшенный на середину площади, подкатился к возвышению правителя. Шахрабаз гневно вскочил. От возвышения к Мариону ринулись воины охраны, выставив копья, на ходу вытаскивая мечи, обегая завывающего от боли толстяка, у которого оказалась сломана нога. Марион выхватил свой меч, описал над головой огромный сверкающий круг. Пусть сбегутся сюда хоть все воины Персии! Были сотни боев! В степи, в горах, под стенами Дербента - где только не гниют разрубленные этим мечом враги! Но ни единый удар не был нанесен безвинному и беззащитному! Марион ждал. Почему так медленно подходят к нему воины? Ну же, скорей! На душе было просторно и легко. Вспыхнувший привычный азарт предстоящего боя вытеснил все тревоги, овладел напрягшимся телом. Сейчас зазвенят по камням отрубленные наконечники копий, затрещат щиты, загромоздятся тела на унавоженных камнях площади! Много тел! Последний бой Мариона! О нем долго будут помнить в Дербенте! И вдруг в это короткое мгновение вспомнилось, что леги, ушедшие в горы, называли себя уже не легами, а лезгами. Значит, этот бой - последний бой лега!

Но схватки не произошло. Искра единения мгновенно пробегает по толпе, рокочущей от гнева, если появляется предводитель, толпа, дотоле разрозненная, в таком случае превращается как бы в одного человека. Марион, сам того не подозревая, возглавил толпу. Рядом с ним встали Ишбан, Маджуд, Микаэль. Даже Мудрец, на время отвлеченный от своих дум, рассеянно поднял с земли камень. А за их спинами замерли в настороженном ожидании шагнувшие к Мариону горшечники, кузнецы, стеклодувы, каменщики, огородники, брадобреи, даже оружейники. Стражи порядка в нерешительности приостановились. Шахрабаз Урнайр тяжело опустился в кресло, не заметив протянутую лекарем Иехудой пилюлю. Тишина нависла над площадью. Слышно было лишь тяжелое дыхание множества людей, позвякивание удил и всхрапы лошадей персов, готовых по мановению руки Шахрабаза ринуться на албан. Но правитель оставался неподвижен. Вцепившись в серебряные подлокотники кресла, вытянув шею, побагровев, рыжебородый старик медлил, впившись взглядом в Мариона. Случались на его памяти скоротечные бунты. И он, не задумываясь, бросал на толпу стражей, воинов, конницу: пехоту - все, что было под рукой. Но сейчас? Дербент может остаться беззащитным. А сочтут ли Турксанф и Ираклий за заслугу сдачу беззащитного города? Нет, бунта нельзя допустить. Шахрабаз откинулся в кресле, перевел дыхание, взял с дрожащей руки Иехуды подслащенную взбадривающую пилюлю, проглотил. Над ним склонился, ожидая приказа, араб Мансур.

- Не сейчас, вечером. Ты понял? - негромко сказал Шахрабаз.

Требовательно, протяжно пропела труба глашатая, а потом и он хрипло проревел: