Санаторий «Седьмое небо»

Поиски продолжались несколько дней, и, в конце концов, люди потеряли надежду найти его живым. Но не Мшвагу и Хибла. Вдвоем они продолжали бродить по горам, заглядывая под каждый валун, куст или дерево, спускаясь в ущелья, забираясь в темные расщелины, и, срывая голос до хрипоты, звали сына, но в ответ слышали только эхо. Они перестали есть и спать, проводя бессонные ночи в тягостном ожидании рассвета, чтобы вновь отправиться на поиски. Наверное, от усталости и горя Мшвагу стал неосторожен и сорвался с обрыва, нелепо оступившись и потеряв равновесие. Если бы не Энвер, Хибла тоже бы умерла. Но она верила – сын жив. Материнское сердце не могло обмануть. Она верила уже целых десять лет, продолжая поиски с каждым новым рассветом. Люди, жалея ее, приносили в ее апацху еду – сыр, лепешки, фрукты и мед, и Хибла была им бесконечно благодарна за это, ведь иначе она давно уже умерла бы с голоду. Возвращаясь домой вместе с уходящим за море солнцем, Хибла всегда находила свежую пищу на столе, что-то съедала, не выбирая, и падала в изнеможении на сундук, прикрытый шерстяным покрывалом – уже не в силах была забраться на нары, закрепленные в стене из плетеного орешника. Эту апацху Мшвагу выстроил сам, так, как строили его предки еще тысячу лет назад. Как и положено древней традиции, заботливо выложил в центре каменный очаг, согревающий их в холодную погоду, расположил вокруг собственноручно сколоченные из тиса скамейки, на которых они вместе сидели вечерами, глядя на огонь и беседуя о чем-нибудь житейском. Шли годы, времена менялись, и в поселке начали появляться более современные постройки. Хибла намекала мужу, что неплохо бы им тоже перебраться в добротное жилье, в каменный дом, с настоящей ванной комнатой и уютными спальнями. После войны все грузины уехали из поселка, оставив двух- и трехэтажные дворцы с колоннами, балконами и всей обстановкой, и можно было бы занять один из них, ведь старые хозяева вряд ли вернутся. На это Мшвагу впервые в жизни нагрубил ей, обозвав глупой женщиной. «Ты хочешь пойти жить в дом врага?!» – когда он выкрикнул это, потемнев от гнева, Хибла даже испугалась и больше о смене жилья не заговаривала. А теперь ей было все равно. Теперь она жила лишь ради поисков пропавшего сына, зная, что пока жива, не прекратит их. От каждодневных горных походов она высохла, как старое дерево, да еще начала болеть нога. Наверное, соседи заметили ее хромоту и однажды привели к входу в ее апацху этого упрямого ишака Чинчу, который теперь стоял перед ней на узкой горной тропинке, сияя большими золотисто-коричневыми глазами, и не желал двигаться с места.

– Ленивый хитрец! – рассерженно крикнула Хибла. – Может быть, ты думаешь, что я понесу тебя на себе?!

Осел невозмутимо моргнул, вздернул верхнюю губу, обнажив крупные зубы, и выдал истошное: «И-и… – а-а-а!!!», понесшееся над обрывом к соседним горам.

– И зачем я только таскаю тебя за собой? Одна уже добралась бы до места! – Хибла потрясла сухим кулачком перед ослиной мордой. – Шагай, тебе говорю! Или вот сейчас возьму хворостину и пройдусь ей по твоим жирным бокам!

Чинча закивал головой, будто согласился выполнить требование хозяйки. Хибла взобралась на него верхом, и тот, вздохнув, побрел дальше, звонко стуча копытами по каменистой тропе.

– Хитрец и трусишка! – проворчала она, ритмично постукивая пятками по его округлым бокам. – Думаешь, мне нравится тебя ругать? А как быть, если ты по-другому не понимаешь?! И почему все ослы такие упрямые? – последние слова прозвучали вполне миролюбиво, и она даже почесала Чинче за ушами.

Солнце поднялось над пиком Белалакаи, озаряя его рассветным сиянием. Ветер разогнал облака в стороны, и гора показала свой полосатый бок – белая кварцевая лента многократно опоясывала его, искрясь в утренних лучах. Там, где высилась Белалакая, уже начиналась территория российской Кабардино-Балкарии. Хибла никогда не бывала на российской стороне, хотя по рассказам местных знала, что по этой тропе можно было пройти не только туда, но и в Азербайджан, и в Чечню, минуя пограничный контроль. Она слышала рассказы о том, что в тех краях жизнь была более сытая, но знала, что Мшвагу, коренной абхазец, никогда не покинет свою маленькую родину. Он считал, что места прекрасней, чем Абхазия, нет на всей Земле. Хибла была с ним, в общем-то, согласна, но про себя иногда думала, что в цивилизованном обществе жить было бы интереснее, хотя никогда не высказывала вслух таких мыслей.