Санаторий «Седьмое небо»

– А то что, ты бы мне тут встречу с оркестром организовал? Или банкет в мою честь закатил?

– Да нет. Не ждал просто. Ты извини, я вставать не буду. Если хочешь чаю, сам согрей. Еду в холодильнике поищи. Там суп какой-то должен быть. Зинка, соседка, готовила. Она приходит, помогает. Сердобольная.

– А что с тобой? – спросил Шкуродер из чистого любопытства, без нотки сострадания в голосе.

– Да нога, черт возьми, болит что-то. Ходить можно, но боль зверская, аж в пот бросает и в голову отдает. Вот и лежу.

– У врача был?

– Да ну их, собак! Им бы лишь бы резать! Говорят, сустав менять надо, а это ж операция… Так хоть с трудом ковыляю, а потом еще вовсе слягу… Вдруг что не так, или заживать долго будет… Зинка, та тоже не нанималась ведь – помогает пока, а насколько ее доброты-то хватит, кто ж знает. Хотя вряд ли она из одной доброты со мной возится. На дом мой метит, не иначе. Скоро, думаю, попросит на нее отписать. Только фиг ей, а не дом! – Последнюю фразу отец сдобрил брызгами слюны.

– Могу денег дать на сиделку, – процедил Шкуродер таким тоном, чтобы тот понял: лучше отказаться.

– Не, я как-нибудь так… Хожу пока, и ладно. Может, поболит, да пройдет еще.

– Как хочешь… – Шкуродер дернул плечом.

– А чего приехал? Так просто? – Настороженный взгляд отца изучающе скользил по фигуре сына.

– Поговорить хотел. Давно уже. Ты как поживаешь-то? Нормально? Ну, кроме ноги, в остальном… Сны дурные не донимают? Виденья? – Шкуродер, в свою очередь, разглядывал отца, удивляясь, каким же тот стал беспомощным, усохшим. Дряхлый старик, не способный больше никому причинить зло, даже кроликам. – Кроликов-то не держишь больше? – поинтересовался, вспомнив вдруг.

– Сам видишь, какие мне теперь кролики! Зинке отдал за труды. Но это давно уж было, поди, теперь в долгу я у нее. А чего это ты про виденья спросил? – Отец подозрительно прищурился.

– Мучают, значит. – Шкуродер зло улыбнулся. – Так я и думал. Свет, вон, повсюду горит. Неспроста ведь.

– Старею, что поделать… – Старик вздохнул. – Сентиментальный стал. Жалею, вот, что наказывал тебя так сильно. Совесть меня гложет. – Внезапно заворочавшись, он приподнялся на локте и попросил шепотом: – Покажи спину.

– Зачем? – Шкуродер недовольно фыркнул.

– Покажи. Хочу посмотреть, все ли зажило. Мерещится мне твоя спина, вся в кровищи, почитай, все время мерещится – и днем, и ночью.

– Давно уж все зажило, не о чем жалеть, – ответил Шкуродер, вспоминая, как до сих пор каждое утро в большом, во весь рост, зеркале разглядывает длинные белые шрамы на своей спине – чтобы не забыть, почему он стал тем, кто есть. Почему может талантливо снять шкуру с кого угодно. Почему демоны толпами ходят за ним и ждут его смерти, чтобы наброситься и терзать его душу вечно. Наука отца не пропала даром: сын освоил мастерство в совершенстве. Еще бы! Ведь за каждую испорченную шкурку кролика он, – тогда еще никакой не Шкуродер, и не Шкура, а просто Шура, десятилетний мальчишка, дрожащий от холода, потому что стоял в сарае по пояс голый, чтобы кровь зверьков не испачкала одежду, – за каждый промах, неверное движение тут же получал наказание: отец чиркал лезвием скальпеля по его спине и обзывал его грубыми, грязными, обидными словами. – Зажило и снаружи, и внутри. Одна беда: бесы меня достали, измучили совсем. И вот думаю я иногда: если б не кролики твои, и бесов бы этих не было. И я бы другую жизнь прожил.

– Виноватого ищешь? – выдавил отец и хрипло закашлялся. – Ну, так вини – кого же еще винить-то?

– Вытравил ты из меня любовь и жалость ко всему живому своей наукой, – произнес Шкуродер ледяным тоном. – С тех пор я – чудовище. Ты меня таким воспитал. И тебя мне тоже не жалко. Ненавижу!

– Так убей, давай! – Отец вытаращил на него блеклые водянистые глаза, полные холодной нечеловеческой ярости, и Шкуродер вздрогнул: этот взгляд приводил его в детстве в состояние безумного ужаса, заставляя беспрекословно повиноваться. И хотя отец сильно сдал, взгляд нисколько не утратил былой силы. Снова, как и прежде бывало в такие моменты, лицо отца стало белым от заклокотавшего в нем гнева, а голос, как бритва, резанул слух: – Щ-щ-щенок! – Костлявый кулак старика взметнулся вверх, устремляясь ему прямо в лицо, и с размаху впечатался в нос так, что где-то внутри послышался нехороший хруст. Шкуродер запоздало отпрянул, откинувшись на стуле, и в следующий миг с грохотом повалился на пол. Встал, неуклюже путаясь в полах плаща, отряхнулся, выругался и пошел в дальний угол к своей кровати, потрясенный: отец вновь, как и в детстве, заставил его дрожать от страха! Как же хотелось ему придушить старую сволочь, и как же он был бессилен прикоснуться к нему даже пальцем! Безумный, дикий ужас перед отцом сковал его волю.