«Сандал» пахнет порохом

У себя он не смог бы вот так, просто, во время прогулки, поцеловать девушку. Да еще целоваться с ней в парке, прямо на скамейке. За это сразу в тюрьму сажают! А если что-то большее позволишь, – так закопают по пояс в землю и забьют камнями! Чтобы дотронуться до девичьего тела, надо жениться, а это процедура длительная, сложная, к тому же, связанная с большими затратами – за красивую девушку из хорошей семьи и калым назначают большой! А тут вот – пожалуйста! И он снова прильнул к губам Людмилы, растворяясь в волнах новых ощущений. А над ними грохотали, смеялись, кричали и лязгали сцепками до предела заполненные пассажирами вагоны «Американских горок»…

– Подожди несколько минут, я сейчас вернусь, – Людмила отстранилась и поднялась с лавки. – Пойду носик припудрить.

– Зачем? – не понял Джарах. – У тебя нормальный нос…

– Какой ты смешной, – рассмеялась девушка. – Мне в туалет надо. Я быстро.

Людмила ушла по посыпанной песком аллее, Джарах с удовольствием проводил взглядом ее стройную фигурку и откинулся на спинку скамейки.

«И люди здесь хорошие, – размышлял он. – Доброжелательные, приветливые. Вот Сергей – он старается, чтобы я чувствовал себя как дома, даже в гости с собой позвал. Ко мне все хорошо относятся, даже стипендия в три раза больше, чем у местных… Может, остаться здесь навсегда? Женюсь на Людмиле без всякого калыма, квартиру дадут бесплатно…»

– Эй ты, черножопый! – грубый оклик раздался совсем рядом. – Чего расселся, как у себя дома?!

Пятеро молодых людей полукругом обступили скамейку. Обычные парни, почти все его ровесники, один постарше – лет двадцати семи. Все бритые наголо, у старшего – крепкого высокого парня на левом виске вытатуированы две молнии, как эмблема СС. Это он начал разговор. Но почему такая агрессия? И остальные смотрят с ненавистью. Неужели его с кем-то спутали?

– Вы ошиблись, ребята, – растерянно сказал Джарах, вставая.

Молодой человек не привык к скандалам и дракам. А приставшая к нему компания, похоже, привыкла и сама явно искала конфликта. Джарах внимательно осмотрел их.

Все пятеро – крепкие, накачанные, с ничего не выражающими лицами и пустыми глазами. И одеты они как-то странно: несмотря на теплую погоду – черные ботинки с почему-то белыми шнурками и высокими берцами, в них заправлены широкие штаны из прочной ткани; черные майки-футболки, кожаные куртки… Как униформа! Но кто они? На майках надписи на английском языке, явно кустарного производства: набитые белой краской с помощью трафарета. «Я ненавижу расизм и негров», – объявляет всем старший кривоватой надписью на груди.

«Странно, – Джарах в очередной раз удивился русской вольности трактовки некоторых фраз. – Это равносильно тому, что написать: Я ненавижу Россию и люблю русских». Но сейчас было неподходящее время для анализа лингвистических тонкостей.

– Мы не ошиблись, – сказал старший. – Это ты ошибся! Приехал к нам, жрешь мороженое, наших девок тискаешь. Сука!

Мощный кулак сбил Джараха на землю, и тут же на него обрушился град ударов ногами. Инстинктивно он свернулся в комок, подтянув колени к груди и закрыв голову руками. Но это мало помогало: его били изо всех сил, как футболисты бьют по мячу, тяжелые ботинки пробивали слабую защиту: он услышал, как хрустнули ребра, как потеряла чувствительность левая рука… И внезапно понял: ЕГО НЕ БЬЮТ, ЕГО УБИВАЮТ! Рука автоматически схватила лежащую под скамьей половинку кирпича – пыльную и липкую от накапавшего мороженого. Он швырнул кирпич в нападающих, но все тело болело, и сил уже не было, бросок получился слабым… Однако кольцо бритоголовых на миг разомкнулось, один, самый низкий, схватился за голову.

– Гля, Шульц, он мне чеклан пробил! – вскрикнул коротышка, рассматривая окровавленную ладонь.

– Ах ты гад!

Щелкнул выкидной клинок и старший, наклонившись, полоснул его ножом по лицу: сверху вниз, через всю левую половину. От острой боли Джарах потерял сознание.

* * *

– Имейте в виду, это иностранец, может возникнуть международный скандал, – сквозь темноту небытия прорвался строгий мужской голос. – Надо сделать все, чтобы не уронить достоинство советской медицины!

– Что могли – сделали, – отвечал ему другой голос, усталый и раздраженный. – Переломы ребер зафиксировали, они срастутся, на руку тоже наложили гипс. Но глаз-то мы ему не вставим! Можем только протез подобрать…

– Самый лучший протез! – уточнил строгий.

И снова наступило небытие.

Пробуждение было болезненным. Голова гудела и кружилась, все тело болело, левая рука была в гипсе, левая сторона лица будто онемела и вся была в бинтах и тампонах. Левым глазом он ничего не видел, возможно, из-за бинтов. Но он вспомнил подслушанный разговор, и ужасная догадка зародилась в не совсем еще отошедшем от наркоза мозге.

– Что с глазом? – громко спросил он, сам не зная у кого.

– Проснулся, милок?! – всполошилась дремавшая на стуле у его кровати пожилая санитарка. – Лежи, не разговаривай! Тебе пока мышцы лица нельзя напрягать.

– Какой я тебе милок? – раздраженно сказал Джарах.