Сандро, не плачь! (СИ)

— В этой вашей Москве я даже зимы толком не ощутила, — девушка капризно надула губы. — Что есть она, что нет — не почувствовала… Вот уже и второе марта. Скоро всё таять начнёт…

Между тем Жорка снял с огня шампуры, ухватив их по несколько штук в каждую руку, отчего стало казаться, будто он держит два огромных букета гладиолусов.

— Отворяйте мне двери, холопы! — басом пропел он, подражая оперным певцам. Парни распахнули дверь веранды, и Жорка с шашлыками торжественно вплыл в дом.

Празднование начиналось…

Воздух внутри уже совершенно прогрелся от раскалённой печки, и всем тут же стало жарко в свитерах. В доме было уютно и хорошо, а накрытый стол радовал глаз и заставлял урчать желудок вечно голодных студентов.

Все торопливо расселись и с радостными возгласами принялись за еду. Ну, и за выпивку, конечно, тоже. Её привезли с собой не настолько много, чтобы нажраться в хлам до поросячьего визга, но и не просто для “понюхать”.

Все тосты сегодня произносились исключительно за Белецкого, как за виновника торжества: прославляли его восемнадцатилетие, желали здоровья, пили за прекрасное настоящее и многообещающее счастливое предстоящее, за успехи в будущей карьере и, конечно же, за любовь…

Кетеван, уже начисто забывшая сцену в мансарде, смотрела на него, как ни в чём не бывало, подставляла свой бокал, чтобы “чокнуться”, улыбалась и тоже произносила какие-то искренние сердечные пожелания… А Белецкий всё никак не мог забыть тот разговор наверху. Имя Аслана крепко засело у него в голове, как заноза, и он понимал, что, помимо банальной ревности, сюда впервые примешивается ещё и серьёзное беспокойство за Кетеван. Ему — невольно, неосознанно — хотелось защитить её, уберечь от неизбежного разочарования. Чего она там себе навоображала, глупышка маленькая…

Ему же самому с каждым днём этот брак казался всё более и более сомнительной идеей. Не придумала ли дурёха того, чего нет, вознесясь на крыльях своей мнимой любви? Не придётся ли вскоре больно шмякнуться о суровую реальность? А может, её просто притягивает аура недоступности, невозможности счастья… Кто знает, как всё повернулось бы, если бы у них с Асланом сразу всё сложилось. Вдруг она охладела бы к нему уже через пару месяцев… Хотя, положа руку на сердце — был ли уверен сам Белецкий, что любил бы свою Кети с прежним пылом, ответь она на его чувства согласием?..

— Сандро, — попросила Кетеван с раскрасневшимися щеками и возбуждённо блестевшими глазами, — а почитай стихи! Мне так нравится, как ты это делаешь…

— О-о-о, — многозначительно схохмил Жорка, — какие у вас затейливые сексуальные игры, друзья. Вас возбуждают ритмы… поэзии?

— Заткнись, Иванов, и не завидуй, — со смехом перебила его Анжела. — Никто у нас на курсе читает так, как Сашка. А ты и вовсе завываешь, как кришнаит, когда декламируешь.

— Ну так что? — умильно взглянула на него Кетеван. — Прочтёшь нам что-нибудь? Что-нибудь такое… ух, нежное, откровенное, чтобы за душу взяло!

Разве он мог ей хоть в чём-то отказать?.. Прав, тысячу раз прав был Жорка. Спасибо хоть, не по карнизу пройтись попросила.

Мгновение спустя он уже читал Александра Кушнера. Это стихотворение первым пришло ему в голову и, пожалуй, было чуть более личным, чем он желал бы демонстрировать окружающим. Но было поздно. Его уже закрутила воронка чужой любовной лирики, так удивительно и странно переплетающаяся с его собственными переживаниями…

— Быть нелюбимым! Боже мой!
Какое счастье быть несчастным!
Идти под дождиком домой
С лицом потерянным и красным.

Какая мука, благодать -

Сидеть с закушенной губою,
Раз десять на день умирать
И говорить с самим собою.

Какая жизнь — сходить с ума!

Как тень, по комнате шататься!
Какое счастье — ждать письма
По месяцам — и не дождаться…

Это было практически публичное признание. Читая стихотворные строки, он смотрел Кетеван прямо в лицо, словно наказывая её за невинную просьбу: такого откровения ты ждала? этой нежности хотела?.. ну, так получай!

Кетеван плотно сжала губы, наблюдая за ним со смешанным чувством восхищения, растерянности и страха: куда-то его ещё занесёт?.. А его физически выматывало это стихотворение, он чувствовал, что, выворачивая душу, теряет силы. Последние слова он договаривал уже совсем тихо, почти шёпотом, по-прежнему не отрывая взгляда от Кетеван.

— Что с горем делать мне моим?
Спи. С головой в ночи укройся.
Когда б я не был счастлив им,
Я б разлюбил тебя. Не бойся!