Сандро, не плачь! (СИ)

Роль была не то, чтобы главная, но запоминающаяся, не проходная. Белецкий становился всё более и более узнаваемым. Теперь и шагу нельзя было ступить без того, чтобы кто-нибудь не завопил в восторге: “Ой, смотрите, корнет Салтыков идёт!” Девушки висли на нём пачками. Страшно сказать, сколько их прошло тогда через его постель: вздумай он подсчитать точное количество — сбился бы со счёта. Взрослые партнёры по съёмочной площадке подшучивали над ним: "Дорвался до сладкого — смотри, пацан, не лопни!"

На самом деле, он не “дорвался”. У него сложилось к этому примерно такое же философское отношение, как к еде и питью, без фанатизма. Испытываешь жажду — нужно напиться. Голоден — необходимо поесть. Хочется секса — следовательно, надо с кем-нибудь переспать, благо, недостатка в желающих не было. Зачем отказываться от того, что само плывёт в руки? Ему же легче, не надо тратить время на эти предварительные шаманские танцы с бубнами — ухаживания и прочую ерунду.

Никто и предположить не мог, что за благополучным, даже сияющим внешним фасадом этого юного красавчика скрывалось сильнейшее эмоциональное опустошение. Он был в отличной физической форме — но невероятно измучен морально, выгорев буквально дотла. До предела. Все его эмоции словно поставили на “стоп”. Он застыл, замер изнутри, перестав испытывать какие-либо чувства. Тепло, привязанность, симпатия, не говоря уж о влюбённости — всё это было не для него. Словно скользило мимо, не задевая даже кожу…

В училище он ограничивался тем, что просто смотрел на Кетеван издали. Ему хватало и этой малости… Они не разговаривали уже очень долго: не ссорились, просто постепенно стали друг другу совершенно чужими. Их по-прежнему ставили вместе, в пару — на танцах и на этюдах; они вдвоём выходили на сцену во время учебных спектаклей… Работали в дуэте они всегда отменно, слаженно, искренне поддерживая друг друга. Но едва их отношения пытались хоть чуть-чуть выдвинуться за рамки профессиональных, взгляд Белецкого моментально потухал. Он замыкался в себе и продолжал своё упорное молчание, которое не могли разбить робкие попытки Кетеван поинтересоватся, как у него дела, какие новости.

“Зазнался, — пошёл шепоток по училищу. — Звёздная болезнь накрыла, мы ему теперь не ровня, рылом не вышли!”

Однажды, опаздывая, он ввалился в аудиторию и обнаружил там одинокую Анжелу. Она сидела в совершенно пустом помещении и рыдала навзрыд.

— Что случилось, Климова? — поинтересовался он участливо. — И где все?

— Занятие отменили, — всхлипнула она.

— А ты чего тут сидишь, не уходишь? Кто тебя обидел?

— Вали отсюда, — сердито отозвалась она, утирая распухший красный нос платком. — Не твоего ума дело… тоже мне, добренький нашёлся. Да тебе на самом деле насрать! Как и всем остальным…

И такой у неё был страшный, отчаявшийся голос, что он вдруг по-настоящему испугался.

— Анжел, что с тобой?

И она, поддавшись его сочувствуюшему тону и взгляду, вдруг одним махом выложила, что беременна, аборт делать уже поздно, да она и не стала бы, боится, что потом вообще не сможет иметь детей, а будущий счастливый отец послал её куда подальше, потому что он взрослый и уважаемый человек, у него другая семья, официальная, в которую какая-то провинциальная студентка ну никак не вписывается.

— А предохраняться его в семье не научили? — растерянно, не зная, чем тут можно помочь, пробормотал Белецкий в ответ на эту внезапную исповедь.

— Это я виновата… — прорыдала Анжела. — Я сама всё подстроила… Я думала… надеялась, что если “залечу”, он точно разведётся со своей грымзой.

— Дура, — коротко и беззлобно выдохнул он. — И что теперь ты собираешься делать?

— Теперь уж ничего не поделаешь… Мать меня убьёт, она ещё не знает. Никто не знает… Прямо хоть иди — и с моста прыгай… ну куда мне одной, с ребёнком… в Москве я не смогу остаться… ни карьеры, ни законченного образования… мать-одиночка… у нас в городе все пальцем будут показывать… — она заревела с удвоенной силой.

Решение пришло ему в голову мгновенно. Он даже сам удивился этой простоте и ясности.

— Слушай, Климова… выходи за меня, а?

Анжела от шока даже перестала икать.

— Ты рехнулся?

— А чего? Успокоишь своё семейство, завершишь образование, родишь ребёнка в законном браке…

— Тебе-то это зачем?

— Ты права, по большому счёту — незачем. Но я ничего и не теряю. Просто… сам я едва ли когда-нибудь женюсь, в смысле — по любви, — его губы искривила болезненная усмешка. — А тут… просто дружеская помощь. Тебя это ни к чему не обязывает. Меня тоже. Мы даже спать друг с другом не будем. Распишемся — и всё. Кому какое дело?

— А ребёнок? — она всё ещё не понимала.

— Нет, всё-таки, ты дура, — укоризненно вздохнул он. — Скажем, что он мой. И запишем меня отцом.

Анжела недоверчиво прищурилась.

— Я не пойму, в чём подвох, Белецкий.

— Да нет никакого подвоха. Считай, что я просто разочаровался в серьёзных отношениях и не верю в институт брака… Ну честно, мне это ничего не будет стоить. А вот тебя, я так понимаю, здорово выручит…

Глаза Климовой заметались.

— А твои родители? Они не будут против?