Санджар Непобедимый

— Ложиться на голодный желудок? Чтобы я, Джалалов, допустил нарушение всех законов гостеприимства? Нет!

И он решительными шагами направился в темную каморку, откуда доносилось кряхтение и покашливание. Курбан стоял около двери и прислушивался к разговору. Он покачивал головой в такт грозным раскатам мужественного баритона Джалалова и хриплым причитаниям хозяина.

Вскоре Курбан вернулся:

— Ничего не будет… Это какой–то басмаческий выродок.

Он постоял посредине чайханы и вдруг начал нюхать воздух. Огонек масляной коптилки освещал его приземистую, маленькую, но очень плотную фигуру, его небольшую бородку и карие, поблескивающие хитрецой глаза. От напряженной работы мысли морщины круглыми валиками взбегали вверх по лбу, и от этого движения черная видавшая виды тюбетейка сдвигалась все дальше и дальше на бритый затылок.

Вдруг, Курбан громко проговорил: «Я сейчас», и выскочил из чайханы.

Джалалов вернулся от хозяина совсем помрачневший.

— Или он дурак, или у него действительно ничего нет, или он сам басмач и не хочет нам услужить… Вообще, мы попали в неладное дело. Уедем–ка отсюда.

— Ну! ну! Куда в такую темень! — проворчал Санджар. — Лучше всего спать.

Попили мутного, пахнущего болотом чая. И откуда здесь быть болотной воде? Кругом горы, на каждом шагу родники, с улицы доносится гул горного потока.

Когда все улеглись, послышался шум шагов. Кряхтя и сгибаясь под тяжестью какого–то большого предмета, в дверь ввалился Курбан. Он запыхался, лоб его лоснился от пота, но лицо было освещено торжествующей улыбкой.

— Хозяин! — заорал он. — Блюдо побольше!

В нос ударил запах жареного мяса, лука, еще чего–то очень вкусного.

— Прошу, пожалуйста! — рассыпался в любезностях Курбан. — Плов, которому позавидует сам халиф правоверных. Сюда, сюда! Эх! и тарелочка у вас, хозяин. Получше нет? Ну, давайте. Осторожнее. Так, так. Бисмилля и рахман… И представьте, рис поспел в самый раз.

Присевший тут же хозяин исправно отправлял в рот горсть риса за горстью, но на его лице была столь откровенно написана растерянность, что Курбан, хлопнув его по плечу, с притворным сочувствием сказал:

— Ну, конечно! Какой ты хозяин — это сразу видно по твоей лачуге. В Самарканде в ней не стали бы и паршивого козла держать, не то что людей принимать. Верно я говорю? А? Где уж вам, каратагским козлятникам! Да разве вы можете так быстро, да еще из воздуха и небесной сырости, сготовить такой плов, как мы! Да ты, мышиная ты голова, имея рис…

— У меня нет риса, нет даже одной рисинки, — запротестовал хозяин. — И это, я скажу, просто неприлично так поступать, как вы. Приехали ночью, кричите: «Дайте то, дайте это!»

— И масла у вас нет?

— Нет, я говорю.

— А мяса?

— Нет.

— Смотрите…

Курбан соскочил с помоста и выбежал во двор. Через минуту он вернулся держа в одной руке тыквенную бутыль с маслом и ляжку вяленого мяса, а в горсти другой руки — рис.

— Бить тебя надо, — мрачно заявил Курбан.

Плов, которым угостил друзей Курбан, долго вспоминался всеми участниками неожиданного пиршества.

В самый разгар ужина, когда Курбан, искоса поглядывая на хозяина, начал рассказывать о Насреддине–апанди, который один съел целый котел плова, за стеной караван–сарая послышался шум, голоса. Хозяин поднял вверх замасленную бороду и прислушался. Лоснящаяся рука с комком риса на ладони застыла на полдороге от блюда ко рту.

— Кушайте, кушайте, — добродушно заметил Курбан, — что это вы остановились? Так ведь и с голоду помереть можно.

Но хозяин все прислушивался; рот его искривился, глаза стали совсем круглые.

— Вай дод, — кричал женский голос, — ловите, ой, ловите… Ой, мой котел, ой, мой ужин…

Не вытирая рук, хозяин начал подниматься. Он переводил злобный взгляд с блюда плова на стену, из–за которой доносились брань, крики.

— Что с вами? — властно остановил хозяина Курбан. — Кушайте… Где ваши понятия о приличиях, а? Разве воспитанный человек убегает среди трапезы?

Хозяин все порывался встать, но Курбан держал его железной рукой.

— Кушайте, кушайте!

Однако аппетит у хозяина исчез. Лицо его, по мере того, как вопли и крики за стеной нарастали, все мрачнело.

Курбан принялся его уговаривать.

— Разве плов плохой? Какое мясо… Чистейшая баранина. И не вяленая, а свеженькая, так и тает во рту. А масло! Наверно, оно было прозрачно, как янтарь. А лук? Это был, я думаю, роскошный, величиной в дыню наманганский лук. А перчик жгучий! А пахучий тмин! А прозрачный, как слеза, рис! О, это был, несомненно, пенджикентский рис!

Вдруг он изменил тон:

— Вы знаете, уважаемый владелец караван–сарая, историю, случившуюся с Насреддином–апанди, когда он обиделся?

— Нет, — буркнул хозяин. Он все прислушивался к крикам и шуму в соседнем дворе.

— Апанди женился на дочери богатого купца. Был свадебный пир. В беготне и в заботах о знатных гостях все забыли о скромном Апанди и даже не принесли ему плова. Огорченный, разобиженный, Апанди вышел на улицу и, пригорюнившись, сел у калитки, на завалинке. Вдруг прибегают за ним: «Апанди! Иди скорее, невесту уже повели на брачное ложе. Тебя ждут, иди!» Апанди мрачно ответил: «Пусть идут те, кто плов кушал…»