Санджар Непобедимый

Басмачи расступились. Перед Медведем стоял сам Кудрат–бий. Он внимательно рассматривал старого ученого.

— Ты боишься? Ты испугался?

Медведь молча помотал головой.

— Да, все вы, большевики, исчадие ада, не боитесь, все вы наглецы, безбожники, хотите смотреть смерти в глаза. Ну, ты не посмотришь ей в глаза. Уж я об этом позабочусь…

И, обернувшись к басмачам, он сказал:

— Вот что… Вы хотите убить этого человека, как собаку. Он и есть собака, трижды собака, ибо он нарушил завет нашего всемогущего пророка. Помните что сказал пророк: «Да будет нечистым тот, кто создаст на бумаге или на дереве изображение живого существа. Тот уподобится идолопоклоннику, и его постигнет участь идолопоклонника».

— Смерть ему! — закричали басмачи.

— Да, он достоин смерти, потому что он этим своим ящиком переводил на бумагу лица правоверных, а всем нам известно, что правоверный, попавший на бумагу, в дни страшного суда восстанет из мертвых без лица. Ангелы не смогут признать его, даже если он вел самую благочестивую жизнь, и не впустят в райские сады, а низринут в бездонную пропасть ада, и человек лишится райских восторгов и объятий вечных девственниц — гурий. Как же можно допустить, чтобы по земле ходили такие люди, как этот старик?

— Убить его, сжечь его!

— Вот почему его, как трижды злодея, надо подвергнуть казни трижды, и первая из них будет казнь его глаз, которыми он содеял столько зла мусульманам, лишив их отрад рая. Отведите его! Завтра утром соберите всех воинов ислама. Пусть присутствуют при казни и насладятся зрелищем.

Медведя увели. Он отлично понял все, что говорил Кудрат–бий.

Жадно ловил Медведь малейшие проблески рассвета, зная, что видит их последний раз, что затем наступит вечная ночь.

Под утро усталость сморила его, и он задремал.

Очнулся Медведь от странного шороха. Прохладная струя воздуха освежала его лицо. Дверь была приоткрыта, тихие звезды мерцали в небе. Слышался шепот. Разговаривали двое.

Потом раздался голос:

— Эй, русский, есть хочешь?

Медведь молчал, мучительно соображая, что бы это означало.

Голос повторил:

— Русский! Ты живой? Не бойся.

Глаза Медведя немного освоились в темноте, и он разглядел, что в дверях стоит темная фигура и держит в руках миску, чайник и еще что–то. Ноздри Медведя ощутили запах пищи.

— Вот возьми, тут принесли покушать.

Человек вошел в сарай. Луч света упал на его лицо, и ученый увидел, что это немолодой, бородатый горец.

По–видимому, он сменил дневного сторожа.

Басмач поставил посуду на пол и подошел к двери. Увидев, что Медведь принялся за еду, он сказал:

— Вот какой наш народ. Своего врага, кафира, как гостя, принимает. Еду одна женщина принесла. Пожалел тебя кто–то.

Угощение было на славу: тут был и плов, и жареная баранина с луком, пирожки, чай, сладости.

— Я не враг вашего народа, а друг, — сказал ученый. — Вот народ понимает это.

Басмач хмыкнул неопределенно и промолчал.

— А вот тебе стыдно. Сам, наверно, дехканин, а пошел к басмачам.

— Я не понимал, — нехотя проговорил страж, — а теперь понял. Раньше не понимал.

— Если понял, почему не бросишь Кудрат–бия?

— Нельзя. На руках моих есть кровь. Красные меня расстреляют.

— Не бойся! Простят.

Басмач странно всхлипнул:

— Мой бай тоже тут, при Кудрат–бие состоит. Он мне и еще другим сказал: «Уйдете от нас, все равно поймаем и на кол посадим, а ваших матерей, сестер, жен, невест отдадим воинам на три ночи, а затем живыми вниз головой закопаем на ваших глазах. Ваше семя до третьего поколения искореним».

— Скоро Кудрат–бию конец, — проговорил Медведь. — Отпусти меня, я за тебя попрошу.

— Не могу. Меня казнят страшной смертью. Детей жалко. Да и не уйдешь, кругом стража.

Но Медведь видел, что басмач колеблется. В душе проснулась надежда.

— Так ты хочешь лучше быть палачом и тюремщиком?

Басмач не успел ответить. Где–то невдалеке раздались винтовочные выстрелы. По двору, тяжело топая, пробежал человек, заржали лошади. Чей–то голос сыпал совершенно неслыханными ругательствами.

— Помоги! — крикнул Медведь.

Но басмач исчез.

Пересиливая боль в израненных пальцах, Медведь начал развязывать тугие узлы веревок, стягивавших ноги. Но веревки никак не поддавались.

Дверь распахнулась. Несколько человек ворвались в хлев и начали шарить в темноте. Зажмурив глаза, Медведь ждал удара.

Но нет, его подняли и понесли. В лицо пахнуло свежестью горного утра.

Медведь соображал. Его несут, значит, еще не конец. По крайней мере не сейчас.

Стрельба усилилась. Во дворе в отсветах зари метались темные фигуры.

Подтащив Медведя к пятившейся и храпевшей лошади, басмачи перебросили его через луку седла, больно врезавшуюся ему в спину. Голова свесилась, и старику казалось, что вот–вот спинной хребет его переломится.

Кто–то свирепо хлестнул лошадь камчой, и она во весь опор вынеслась на улицу. Впереди и сзади скакали, взволнованно перекликаясь, воины ислама. Медведь со злорадством отметил полное смятение в басмаческом стане.