Санджар Непобедимый

— Да, мы согласны.

— Хорошо, — с видимым облегчением протянул мутавалли, — мой господин будет очень доволен, мой господин будет хорошо служить советской власти…

Кланяясь и бормоча заверения в своей преданности и в преданности Кудрат–бия, мутавалли, пятясь, вышел из юрты.

— Точка, — сказал Кошуба, — о–ч–чень хорошо. Приступим к изучению документа.

Это письмо Кудрат–бия мало чем отличалось от других его посланий. Видимо, сочинял их один и тот же писец по издавна установившимся, закостенелым шаблонам:

«Во имя пророка и бога, предопределяющего пути пожелания здоровья и процветания моему достославному беку и военачальнику, имеющему, львиное сердце, Кошубе и его сыновьям и семейству!

Пишет командующий войсками ислама, не склонявший еще ни перед кем головы, парваначи Кудрат–бий.

Да будет сделано так, на то воля пророка, дабы избавить мусульман от разорения и огня войны и пролития крови и дабы вернуть в долины благородной Бухары мир и процветание, хочу я и мои доблестные помощники–курбаши и мои правоверные воины стать верными слугами советского государства ибо мы слышали, что советская власть не посягает и не преследует правоверной религии ислама и не подвергает гонениям последователей Мухаммеда и желая проявления милосердия, добросердечия к женщинам и детям в цветущих садах, мы порешили прийти к вам и сказать: примите наши души и да будут забыты взаимные обиды и стенания сердец.

Если советская власть проникнет в глубочайший смысл нашего желания и изъявит желание позаботиться о великой пользе народа, скажите нашему посланцу: «Да», и изложите это в письме. Тогда мы прибудем ровно через десять дней, считая от сегодняшнего дня, в город Денау со своими курбаши и джигитами на конях и с оружием и будем вас приветствовать в мире и согласии на том, чтобы жизни наши были долгие и занятия наши были свободны и избавлены от оков и сомнений. А прибудет нас 258 человек с 260 конями (хорошие кони), 134 винтовками, 36 револьверами, 7000 патронами. И со всем тем оружием мы отныне будем защищать Советы. Да воссияет свет мира над нашей страной, потрясенной несчастной и бедственной войной, причиненной столкновениями Красной Армии и войсками ислама. Да будет так».

Помолчав Кошуба сказал:

— Хорош документик, а? — и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Только не все ясно. Почему так мало винтовок, а? Здесь червоточина, и явная. Дельце серьезное и сугубо тонкое. Пошлите ко мне Саодат. Вы, Джалалов, скачите немедленно в Денау. Я дам трех бойцов. Ничего, ничего, ночью басмачи не воюют.

— Да я и не боюсь…

— Знаю, знаю. Вот вам инструкция. Я тут набросал кое–что. Пусть из Юрчи прибудет оркестр. Начальнику гарнизона я позвоню. Отправляйтесь. До свидания… Да, товарищ Медведь, приготовьте все для съемки. Историческое зрелище.

Кошуба был очень оживлен, нервничал. Он бегал по юрте, потирал руки и все повторял:

— Точка.

А когда ему задавали вопросы, он просто на них не отвечал.

Саодат пришла прямо с торжественного ужина, устроенного начальником миршадинского гарнизона в честь приезда парламентеров. Она была возмущена и незамедлительно напала на Кошубу.

— Я не понимаю, — резко говорила Саодат, — нет, нет, не перебивайте меня… Как вы — командир Красной Армии, — можете гарантировать жизнь и неприкосновенность чудовищу, которого все узбекские и таджикские дехкане прозвали «адамхуром» — людоедом и «конхуром» — пьющим кровь. Кто не знает, что он проделывал в мирных кишлаках, признавших власть Советов и помогающих Красной Армии? Разве вам не рассказывал Гулям–Магог, что этот детоубийца вытворял а Инкабаге? Он там устроил той. Все горцы называют этот той «пиршеством ужаса». Там Кудрат–бий с курбашами пировал, жарил баранину и плов в тени деревьев, а палачи сенорубкой рубили старикам головы. А сенорубка была тупая, и каждому убиваемому наносили пять–шесть ударов по шее, прежде чем человек в неслыханных мучениях умирал. Там…

— Постойте, Саодат.

— Нет, вы, наверно, товарищ Кошуба, не знаете. Там рядом с котлами, где варили плов, поставили такой же огромный котел, взяли его из мечети, — наполнили маслом, и в масле сварили самого почтенного, самого уважаемого дехканина Сахат Пулата за то, что он работал на заводе в Ташкенте и, став там коммунистом, принес имя Ленина в Инкабаг. Я скажу самое страшное, товарищ Кошуба: Зульфие–ой и Камбарбу — женам батраков, за то, что мужья их палками и камнями отбивались от ворвавшихся в их хижины бандитов, разрезали животы, вырвали оттуда живых детей и набили животы конским навозом…

Саодат несколько раз начинала плакать, но слезы моментально высыхали на ресницах, и она, страшно боясь, что ей не дадут закончить, говорила, вкладывая в свои слова силу убеждения человека, который на себе испытал весь ужас басмаческой жестокости.

Опустив голову и мрачно постукивая пальцами по посланию Кудрат–бия, Кошуба молчал. Он заговорил только тогда, когда Саодат смолкла и, всхлипывая, спрятала свое горящее лицо в ладони.