Санитарная рубка

Караваев уже стоял у ворот и давил кнопку звонка. Не успел он опустить руку, как калитка распахнулась и молодой чернявый парень почтительно отступил в сторону, освобождая вход во двор. Затем мельком, но настороженно глянув на Бекишева, быстро закрыл калитку, громко щелкнув замком.

Бекишев чуть наклонился и постучал сжатым кулаком по колену.

Поднимаясь вслед за парнем на высокое крыльцо особняка, Караваев чувствовал, что за ним кто-то наблюдает, и поэтому шагал совершенно спокойно, чуть улыбаясь и с любопытством оглядываясь по сторонам, — он умел, когда наступал крайний случай, держать себя в руках. И это умение еще никогда его не подводило.

На первом этаже, посреди просторного зала, накрыт был богатый стол — как на целую свадьбу. Магомедов сидел во главе этого стола, в единственном числе, и перебирал четки. Когда вошел Караваев, он отложил четки, поднялся из кресла и протянул обе руки навстречу гостю:

— Дарагой, пачиму давно нэ едэш, давно жду, а ты нэ едэш.

— Как говорится, лучше поздно, чем никогда. А не еду, Магомедыч, только по одной причине — дела замучили…

— А ты двыгай дэла в сторону…

— Вот я их и сдвинул. Хороший у тебя домик, можно позавидовать. Но я не завидую, я за тебя радуюсь.

— Завыдавать нэ надо, завыдавать врэдно для здоровья. А радоватся — надо, тогда и тэбе счастье будэт. Хочэш счастья?

— А кто же его не хочет, Магомедыч? И я, грешный, тоже желаю. Только счастья искать, как в карты играть — выпала не та карта и… кирдык всей игре.

— Кырдык… Да ты садыс, дарагой, садыс, угощайся. Пэй, кушай, будь, как дома.

Но Караваев от угощения отказался, соврал, что завтра ему к врачу идти, а сегодня велено весь день сидеть голодом. Непонятно было — поверил Магомедов или нет, но ясно виделось, что он искренне огорчился.

— Люды старалыс, варыли… Тогда давай дэло говорыт. Я чэловэка того взал, у мэна был, потом отпустыл и дэвку отпустыл. Панымаешь — почэму отпустыл?

— Нет, не понимаю, — схитрил Караваев.

— Паныма-а-эшь, все понымаэшь. Сначала я в комытэт пошел. Оны мэнэ барахолкы маа-а-алый кусок дают, а дэнэг запросылы, столко запросылы — за эты дэнгы вэс камытэт купыт можно! Обманул ты мэна, обманул.

— Ну, ты пойми, Магомедыч, я же не главный начальник в области, они же мне не подчиняются…

— Зачэм обэщал тогда?

— Потому что мне обещали. А я — тебе. Выходит, нас обоих умыли.

— Как ты сказал? Умылы? Тогда давай вытыратся. Мы слэдылы за тэм чэловэком и за дэвкой. Оны сэйчасл… — Магомедов замолчал, взял со стола четки и начал их перебирать; голову опустил, на Караваева не глядел, а тот настороженно ждал — что скажет дальше?

Но Магомедов не торопился, перебирал четки и помалкивал. Караваев терпеливо продолжал ждать. Понимал, что решение Магомедов давно принял и обязательно его озвучит, а молчанку тянет лишь для того, чтобы поводок, который он сейчас набросит на Караваева, был как можно короче.

Он не ошибся.

— Чэловэк тот и дэвка мнэ нэ нужны. Зачэм оны мнэ?! Оны тэбэ нужны, другым нужны, а мнэ — нэт. Мнэ барахолка нужна! Будэт барахолка, будэт и чэловэк с дэвкой. Вот так, дарагой. Второй раз обмануть нэ дам, второй раз — обыжусь. Может, кушать будэшь? Хачу как друга угостыт, сказат, зла к тэбэ нэт. Так и пэрэдай другым, пусть оны тоже кушат нэ будут, а рэшат будут.

Больше Караваев спрашивать ничего не стал, ясно понимая, что ничего нового не услышит. Они вполне дружески еще поговорили о новом особняке, о том, что хорошие строители, особенно каменщики, сегодня большая редкость, и расстались на высоком крыльце, крепко обнявшись на прощанье.

— В администрацию! — приказал Караваев, едва лишь сел в машину.

Водитель послушно кивнул и включил скорость. Мелькнули за стеклом домишки и дворцы Кулацкого поселка, мелькнул трубопровод и старые трехэтажки, потянулись шумные городские улицы, а в машине все стояла тишина. И так, молчком, доехали до администрации.

— Ждите меня. — Караваев, сердито хлопнул дверцей и быстро, почти бегом, поднялся по ступенькам.

Бекишев, провожая его долгим взглядом, снова постучал кулаком по колену. Хорошо изучив характер своего шефа, он прекрасно понимал, что тот сейчас пребывает в ярости и запросто может швырнуть стул или пепельницу. Тревожился: «Наломает дров, а там, как ни крути — власть, хоть и хреновенькая, а все равно — власть. Ее нельзя руками трогать, иначе она хребет переломит».