Санитары

Слесарка, естественно, предназначалась только для своих, бауманцев. Чужакам даже в цеху делать нечего, и никто их туда не пустит. Для гостей есть отдельные помещения возле эскалатора — обычные палатки. Впрочем, и материалы для снаряжения патронов — страшно дефицитные порох и капсюли, чуть менее дефицитная дробь и пыжи — выдавались под расписку так же, как и готовые патроны. И за все приходилось отчитываться. С дробью дело обстояло проще, чем с порохом, — аккумуляторов в брошенных машинах на поверхности Москвы все еще хватало, хотя, конечно, их число значительно поуменьшилось со дня Катаклизма, а многие за прошедшие годы просто превратились в труху. И все же «бедный», плохонький аккумулятор еще мог дать сырья хотя бы граммов на пятьсот, а у некоторых зажиточных «собратьев» получалось выжать и до трех килограммов. Свинец нужно было лишь извлечь, что на Бауманке научились делать давно и с размахом. А свинец — это дробь, картечь, пули. Материал жизненно необходимый. Ушлый Федор всегда держал заначку на черный день, причем часть материалов он всегда таскал с собой в рюкзаке, а остальное лежало до лучших времен в палатке.

Димка помассировал лицо пальцами левой руки, разминая затекшие мышцы. Отчего-то стало зябко. Поежившись, он неуклюже запахнул на груди поплотнее старенькую камуфляжную куртку. Конечно, в не отапливаемом двадцать лет метро воздух всегда влажный и прохладный, но к этому все давно привыкли. Дело в другом, во сне температура человеческого тела всегда понижается, отсюда и ощущение холода, когда просыпаешься…

Во сне. Сон. Эта проблема была для Димки очень личной.

Опять этот чертов кошмар. Стоит задремать, и сразу наваливается вязкая темнота поверхности. Одиночество и ужас, притаившийся вокруг, смотрящий на него тысячами невидимых злобных глаз. Когда он в последний раз спал нормально? Риторический вопрос. Год назад. С той самой вылазки, стоившей ему будущего.

Димка снова, наверное, в сотый раз за последнюю неделю, поднял к лицу правую руку, пытаясь с каким-то омертвелым безразличием рассматривать покалеченную кисть. Дыхание против воли сбилось, и он мысленно выругался. Ведь каждый раз обещает себе, что не будет специально смотреть на ЭТО, и все равно с маниакальным упрямством пялится снова и снова. Словно вдруг случится чудо, и все, что произошло год назад, развеется как кошмарный сон, а рука станет прежней.

Не станет.

Потому что вместо двух пальцев — указательного и среднего — пустота. К этому не привыкнуть. Не смириться. Хотя внешне он давно научился не подавать виду и не замечать свою ущербность на людях, внутри всегда звенела напряженная струнка. И это напряжение, наверное, уже не отпустит его никогда. Осколок от взорвавшейся вблизи подствольной гранаты на всю жизнь превратил молодого парня, только начинающего жить, в калеку — начисто, по нижние фаланги, срезал два пальца. А безымянный и мизинец почти не сгибались из-за поврежденных сухожилий на ладони. За год жуткие раны зажили, превратив руку в уродливую клешню. А сам Димка, мечтавший стать сталкером, навсегда остался Стажером — насмешливая кличка прилипла намертво, превратившись во второе, ненавистное имя. Имя, похоронившее все его юношеские мечты…

— Упрям ты, братец! — Федор плавно, привычным движением, нажал на рычаг, дожимая капсюль в гнездо гильзы направляющей пресс-станка. Снял гильзу, вручную досыпал стальной меркой-колпачком порцию пороха (механический дозатор на старенькой «Lee» давно барахлил), вставил картонный пыж. Утрамбовывая, снова дожал на станке, насыпал дробь. В два приема завальцевал на том же станке края картонного патрона в «звездочку». Извлек, полюбовался работой, довольно подкинул в ладони и отложил к уже десятку готовых. Затем взялся за следующую гильзу. За долгие годы работы движения его были отработаны до автоматизма. Димка с застарелой горечью подумал, что когда-то и он справлялся не хуже, пока вдруг не стал неуклюжим. Ненужным.

— Чего молчишь? Опять хандра напала?

— Голова болит, — соврал парень, просто чтобы Федор отвязался с расспросами.

— Ну, раз болит, значит, она есть. Я тебе сколько раз говорил: жизнь это праздник, но не всегда твой. А за черной полосой рано или поздно наступает белая. Просто поверь и держи хвост пистолетом, а то с твоей унылой физиономии меня уже самого пробирать начинает на нехорошие мысли. Выглядишь как мутант с Филевской, у которого только что отобрали последнюю пайку.

Дима вздрогнул и зло ощерился, словно крысеныш, загнанный в угол, но тут же спохватился, заставив себя успокоиться. Сравнение с мутантами больно резануло по душе. Ведь это все из-за них! Паскудных тварей с поверхности, исчадий ада, заполонивших все жизненное пространство над метро, а теперь рвавшихся сюда, к людям! Но Федор ведь не со зла. Он такими шуточками каждый день сыплет, не особо задумываясь над смыслом. И уж тем более никого не старается задеть побольнее.

— Федь, а Федь, — тихо вздохнул Димка, — не надоело тебе эту избитую фигню пороть? Каждый день слышу одно и то же.