Санки, козел, паровоз

— Диалектики херовы, — встрял Володя в дискуссию с неожиданной энергией. — Давай милицию вызывать.

И Виталик побрел в административный корпус базы.

Уместно задать вопрос: зачем авторы долго, терпеливо, со множеством деталей описывают весьма заурядные события? А читатель скользнет глазом по странице — и поскачет дальше, где повеселей. Скажем, сейчас можно навалять изрядный кусок текста о том, как шел Виталик по извилистой каменистой тропке с бурой травой на обочине, упомянуть вскользь, в какой угол какого глаза колол его луч еще невысокого солнца, бросить пару клочков тумана в ущелье, поросшее по склону буком, особо отметить замшелый валун у крыльца низкого бревенчатого строения с надписью «Ясинская туристическая база» некоего профсоюза и посвятить абзац игре солнечных бликов на его, валуна, гранитных зернах, различимых в проплешинах мха. Страницы через три Виталик поднялся бы на крыльцо, толкнул скрипучую — нужен ведь какой-нибудь эпитет, выделяющий эту дверь из всего множества дверей, — скрипучую, скажем, дощатую, дверь. А может, не толкнул, а потянул? Тогда стоит уделить какое-то пространство ручке, за которую он взялся. Как-нибудь, на досуге, все это следует обдумать, отшлифовать. А пока — за дверью Виталик нашел… Дай Бог памяти, что же он там нашел? Ну, во-первых, страшенный черно-красный противопожарный плакат. Треугольник свечного пламени вот-вот лизнет стопку старых газет — и надпись:

Он со свечой идет в подвал, где света нет
И рухлядь старая лежит десятки лет.

А под плакатом, за столом (следуют обстоятельное описание стола, сведения о его внешнем виде, особенностях конструкции, предметах на столешнице — чтоб разгулялся всесильный бог деталей) сидел(а) мужчина (женщина), одетый(ая) в… и пошло-поехало.

Неожиданно быстро пришел славный толстый дядька с кирпичной рожей, капитан Голобородько, бодро записал, что было похищено, обещал искать, особенно напирал на пользу желто-лямочного каркасного рюкзака, таких, мол, здесь не видели, может, кому бросится в глаза. И сгинул. Его сменила директорша турбазы, чернявая и ласковая, повела их в столовую и велела накормить. А из жалости к Виталикиной худобе и восхищенная голубизной Аликиных глаз дала им с собой две буханки хлеба и банку топленого масла.

Перед стартом они провели инвентаризацию и выяснили, что, кроме одежды, в которой спали — слава холодным карпатским ночам, — кед, которые положили под головы, одеял, которыми накрывались, и паспортов, у них остались книжка — сборник американских пьес, уж не вспомнить каких именно, с вложенными в него карандашом и тремя десятирублевками, и ружье, правда уже без патронов. Ружье они решили не таскать с собой, тем более что охотничий билет исчез с рюкзаками, и продали тут же подвернувшемуся работнику базы. Смекнув, что документов на ружье у ребят нет, а нужда в деньгах велика, он дал им всего пятьдесят рублей.

Они договорились забыть о наличности, оставив ее на самый крайний случай, и вместо вдохновенной цели — покорить Говерлу — решили добираться туда, где, как им казалось, можно заработать. Побросав в единственный оставшийся Володькин рюкзак одеяла, хлеб и банку с маслом, они и отправились в Одессу. Пешком.

Строго говоря, пешком они дошли до шоссе.

Попутки, попутки, Черновцы, вокзал, а там — фантастическое везение — у перрона стоит туристический поезд «Дружба», и на борту каждого вагона — «Черновцы— Одесса». Поезд этот возил уже не столь плотно сбитых девах и не столь очкасто-ковбоечных юнцов, какими кишела ясинская турбаза, а публику посолиднее, постарше и с более широкими интересами. Их уже меньше занимало мелькание пяток впереди идущего, но увлекали речи экскурсоводов краеведческих музеев и прочих «интересных мест» маршрута.

Володю они пустили вперед с заданием — обаять и обеспечить проезд. Обаять получилось, но с проездом не очень. Поначалу их, правда, втиснули в какой-то вагон, выслушав историю ограбления и даже поверив ей (ну кто сейчас бы поверил причитанию: «Мы люди не местные…»?). Но старший группы в комплоте с бригадиром поезда заявили, что высадят их на первой же остановке, которая, правда, брезжила где-то в Молдавии, в Бельцах, кажется, то бишь куда ближе к вожделенной Одессе.

А потом было прощание. Как легко и трогательно любили их дружбяные девицы. Они прошли по вагонам и принесли огромный пакет с бутербродами и прочей снедью, они гладили их грязные кудри, целовали щеки, и только скученность плацкартного вагона и природная робость не позволили троице за эти несколько часов познать блаженство на жестких вагонных скамейках, хотя Володька и провел в тамбуре довольно обстоятельную беседу с очень милой рьжей Милой.

А потом они сошли — да, да, в Бельцах.

Стояла ночь. Горели звезды. Хорошо-то как.