Санкт-Петербург. Автобиография

В Ленинграде «чистки» проводились и раньше: так, в 1925 году по обвинению в создании контрреволюционной монархической организации были арестованы выпускники Александровского лицея (так называемое «дело лицеистов»), затем прогремели дело офицеров Балтийского флота и «ордена мартинистов» (1926), дело офицеров лейб-гвардии Финляндского полка, «ордена Св. Грааля», скаутов и спортивного общества «Сокол» (1927), дело «Космической академии наук» (1928, Д. С. Лихачев и др.), «Академическое дело» и «Гвардейское дело», начались массовые аресты монашества: в 1932 году в один день в тюрьмы были заключены практически все монахи города.

В начале же 1930-х годов, когда стал формироваться культ личности И. В. Сталина и происходило устранение всех, кто хоть в малейшей степени выражал несогласие с восхвалениями в адрес «великого вождя и учителя», репрессии приобрели массовый характер.

Формальным поводом для ужесточения репрессий в Ленинграде стало убийство 1 декабря 1934 года лидера местной партийной организации С. М. Кирова (Кострикова). Это убийство совершил Л. В. Николаев, по одной из версий – тайный сотрудник НКВД (эта же версия утверждает, что убийство Кирова организовали по личному указанию Сталина, но документальных подтверждений нет).

Соратник Кирова М. В. Росляков вспоминал:

Вдруг в пятом часу мы слышим выстрелы – один, другой... Сидевший у входных дверей кабинета Чудова завторготделом А. Иванченко первым выскочил в коридор, но моментально вернулся. Выскочив следом за Иванченко, я увидел страшную картину: налево от дверей приемной Чудова в коридоре ничком лежит Киров (голова его повернута вправо), фуражка, козырек которой уперся в пол, чуть приподнята и не касается затылочной части головы; слева под мышкой – канцелярская папка с материалами подготовленного доклада: она не выпала совсем, но расслабленная рука ее уже не держит. Киров недвижим, ни звука, его тело лежит по ходу движения к кабинету, головой вперед, а ноги примерно в 10–15 сантиметрах за краем двери приемной Чудова. Направо от этой двери, тоже примерно в 15–20 сантиметрах, лежит какой-то человек на спине, руки его раскинуты, в правой находится револьвер. Между подошвами ног Кирова и этого человека чуть более метра...

Подбегаю к Кирову, беру его за голову... шепчу: «Киров, Мироныч». Ни звука, никакой реакции. Оборачиваюсь, подскакиваю к лежащему преступнику, свободно беру из его расслабленной руки револьвер и передаю склонившемуся А. И. Угарову. Ощупываю карманы убийцы, из кармана пиджака достаю записную книжку, партийный билет... Угаров, через мое плечо, читает: «Николаев Леонид...» Кто-то из подбежавших хочет ударить ногой этого Николаева, но мы с Угаровым прикрикнули на него – необходимо честное следствие, а не поспешное уничтожение преступника...

Секретари сообщают в НКВД, вызывают Медведя, санчасть. Запыхавшись, подходит отставший в большом коридоре охранник Кирова – Борисов. Вызываем Медицинский пункт Смольного. Прибегают медяки, захватив с собой сердечные средства, подушку с кислородом. Прибегает Медведь, в расстегнутом зимнем пальто, без шапки. Он в полной растерянности. С ним приехал начальник санчасти НКВД С. М. Мамушин. Надо поднять Кирова и перенести в его кабинет. Вызваны профессора и следственные власти. Все это происходит в какой-то короткий, но страшный напряженный миг.

Теплится надежда, решаем поднять безмолвного Кирова и перенести в кабинет. Чудов, Кодацкий, Зернов и другие бережно берут тело Кирова, я поддерживаю его голову, из затылка сочится мне на руки кровь. Вносим через приемную в кабинет, кладем на стол заседаний. Расстегиваю воротничок гимнастерки, снимаю ременный кушак, пытаюсь найти пульс и, кажется, как будто нашел его... Увы... Пробуем кислород... безнадежно...