Санкт-Петербург и русский двор, 1703–1761

Вторая половина «Юности честного зерцала», озаглавленная «Венец девичьей чести и добродетели», предназначалась для девушек. Она состояла из 20 параграфов, посвященных личным добродетелям, таким так богобоязненность, опрятность, честность и милосердие, за которыми следовали два самостоятельных и более подробных очерка на тему «Девичьей чистоты» и «Девичьей скромности»853. Несмотря на перемены в общественном положении женщин русской элиты и на их новоявленную роль в петровских светских собраниях, внимание здесь было прежде всего сосредоточено на тех добродетелях, к воплощению которых следовало стремиться молодым дворянкам854. Характер этого раздела определялся традиционным авторитетом религии, с многочисленными библейскими цитатами и отсылками, дополненными высказываниями отцов церкви о роли и поведении женщин855. В то время как этот акцент на женской добродетели был, без сомнения, знаком читателям, так как имел религиозные корни и восходил к традиционному русскому отношению к женщине, данный раздел содержал мало положительных советов девицам относительно их поведения в обществе. Там не говорилось, как держать осанку и двигаться в «учтивом обществе», – вместо этого снова значилось требование, чтобы женщина вела себя скромно, и предостережение от вызывающих нарядов и поступков856. Подобный акцент не содержал в себе ничего неожиданного для сочинений такого рода, в частности для сентенций из влиятельного трактата Хуана Луиса Вивеса «Об образовании христианки», написанного в 1524 г. и посвященного Екатерине Арагонской857.

Хотя «Юности честное зерцало» печаталось и продавалось в значительных количествах, во всяком случае для светского произведения того времени, оценить его воздействие на русскую элиту затруднительно858. В сущности, оно представляло собой компиляцию из разных переводных источников, в частности из Эразма, составленную людьми, которые неясно представляли себе, что именно они пытаются сочинить и для кого. Этой неуверенностью, возможно, объясняется пестрый и расплывчатый характер некоторых разделов, особенно «Венца девичьей чести и добродетели». Впрочем, в какой-то мере в процессе перевода учитывали, кто будет его читать. В отличие от тогдашних переводов технических книг в языке «Юности честного зерцала» не содержалось множества иностранных заимствований, но использовались русские термины для описания новых форм и приемов общения, как слово «беседа» для обозначения вечернего светского раута859. Поэтому, хотя ситуации и типы поведения были в основном незнакомы русскому читателю, они описывались так, чтобы сделать их понятными, с целью преодолеть возможные культурные водоразделы.

Лишь несколько иностранных описаний этого периода рассматривают обычаи русского общества достаточно подробно, в частности дневник Берхгольца и дипломатическая корреспонденция де Кампредона. Оба этих автора отзывались благоприятно и не без некоторого удивления о культурном уровне русской элиты, но не упоминали о воспитательной литературе.

Хотя «Юности честное зерцало» отчасти восполнило отсутствие дидактической литературы на русском языке, оно оставалось единственным трактатом такого рода до середины 1730-х гг. Характер рекомендаций, которые оно предлагало русской знати, наверняка вызывал интерес, потому что в течение полувека после смерти Петра сочинение переиздавалось четырежды. Одновременно, с развитием и укреплением русского двора как института, сопоставимого с европейскими аналогами, возрастал интерес к чтению такой литературы. Как и следовало ожидать, благодаря той важности, что придавалась изучению иностранных языков, стало возможно читать воспитательные сочинения в оригинале или в переводах на другие европейские языки, что само по себе было знаком известной утонченности. Так, знаменитое сочинение Бальтасара Грасиана-и-Моралеса «Oràculo manual y arte de prudentia» («Карманный оракул, или Наука благоразумия») (1647) было опубликовано по-французски в переводе Амело де ла Уссэ под названием «L’Homme de Court» («Придворный») в Роттердаме в 1728 г. У царевны Елизаветы Петровны в 1730-е гг. был в личной библиотеке экземпляр этого французского перевода860. Затем, в 1734 г., это сочинение перевел с французского Сергей Волчков, в дальнейшем переводчик Академии наук. Этот рукописный перевод («Грациан придворный человек») был сделан по распоряжению фаворита Анны Иоанновны, Бирона, как гласит предисловие, датированное 14 июня 1735 г., в переплетенном экземпляре рукописи, сохранившемся в архиве семьи Воронцовых861.