Санкт-Петербург – история в преданиях и легендах

При Александре I Эртель был генерал-полицмейстером всех действующих армий. Это ему Александр I будто бы сказал во время смотра войск при Вертю, любуясь с горы Монт-Эне выстроенной у ее подошвы русской армией: «Федор Федорович! Знаешь, чего здесь недостает? Пожарных команд всех частей Петербурга. Показать бы их иностранцам!»

Одно время в Петербурге, в целях пожарной безопасности, было запрещено курение на улицах. Как рассказывает давняя легенда, однажды император Александр Павлович, прогуливаясь в коляске по Невскому проспекту, чуть не наехал на явно ничего не подозревавшего француза с дымящейся сигарой в зубах. Император остановился и вежливо пригласил иностранца в коляску. «Я отвезу вас туда, где курение позволено», – сказал он. Приехав в Зимний дворец, император ввел гостя в курительную комнату и вышел. Выкурив сигару, француз обратился к сидевшим тут же молодым людям с вопросом: «Кто был этот учтивый господин?» – «Его величество император Александр Павлович», – ответил один из великих князей незадачливому французу.

Пожары того времени представляли собой серьезную опасность для Петербурга. Они были не только частыми, но и разрушительными. В канун Нового 1811 года, в ночь с 31 декабря на 1 января, сгорел Большой (Каменный) театр. Разрушения были столь значительны, что к восстановлению его долго не возвращались. Впоследствии на этом месте возвели здание петербургской Консерватории. Хотя, надо сказать, что и в той драматической ситуации новогодней ночи 1811 года находились остряки, которые утверждали, что для восстановления театра «надобно лишь уволить французских актеров и балетных артистов; одного их жалованья хватит на все с излишком». Шутки шутками, но на подготовку русских артистов тоже не скупились. В Петербурге, на Екатерининском канале еще со времен Анны Иоанновны существовало театральное училище. Традиционно покровителями подобных заведений становились царствующие особы. В 1806 году по инициативе директора императорских театров А. Л. Нарышкина училище обзавелось собственной домовой церковью. При согласовании этой идеи с императором, согласно легенде, Александр I будто бы сказал: «Ну, что ж, танцы – танцами, а вера в Бога сим не должна быть поколеблена».

Между прочим, история Большого театра хранит в своих анналах и другие печальные события. Так, еще в 1780-е годы, почти в самый разгар строительства, его архитектор Антонио Ринальди свалился с лесов, и заканчивать здание пришлось инженеру Бауэру и художнику Тишбейну. Через двадцать лет театр капитально перестроил архитектор Тома де Томон. И вот, согласно преданию, осматривая его после пожара, зодчий оступился и упал со стены сгоревшего театра.

Из множества обществ, возникших в Петербурге при Александре I, два оставили след в городском фольклоре. Первое из них – это масонская ложа, возрожденная Александром I после 1812 года и упраздненная им же только в 1822 году. Управляющим Великой Директориальной Ложей был скромный инспектор и преподаватель математики и физики во 2-м Кадетском корпусе Иван Васильевич Вебер. Предание гласит, что Веберу удалось добиться аудиенции у императора и привлечь его в масонскую ложу. Александр I состоял в ней без малого десять лет.

О втором так называемом обществе «братьев-свиней» сохранилось скандальное предание. Небезызвестный провокатор, активный сотрудник Третьего отделения И. В. Шервуд письменно сообщил генералу Милорадовичу, будто «одну даму уговаривали вступить в общество, где брачуются на один вечер, и не по выбору, a par hasard (как случится)», но «она с отвращением сказала: „Mais c'est une cochonerie (но ведь это свинство)“. Что же, что cochonerie, – ответили ей, – ведь и свиньи точно, как и люди, – дети природы. Ну, мы будем frères-cochons (братья-свиньи), а вы soeurs-cochons (сестры-свиньи)». Дама убедилась, и название frères-cochons осталось за обществом.

Известный богач того времени Александр Львович Нарышкин слыл в Петербурге гостеприимным и щедрым хозяином. Дом этого вельможи был открыт для всех и, по традиции давних времен, все званые и незваные были его желанными гостями. В его доме на Большой Морской, который в Петербурге прозвали «Новыми Афинами», и на даче на Петергофской дороге собирались «все лучшие умы и таланты того времени». Между тем он постоянно был по уши в долгах. Об этом злословил весь Петербург. Рассказывали, что однажды, во время Отечественной войны 1812 года, некто при Нарышкине похвалил храбрость его сына, который, заняв во время боя какую-то позицию, отстоял ее у неприятеля. «Это уж наша фамильная черта, – отозвался остроумный Нарышкин, – что займем, того не отдадим».