Санкция «Айгер». Две мертвые китаянки

Андерль Мейер. Двадцати пяти лет. У него не хватило средств закончить медицинское образование в Вене, и он снова стал зарабатывать на жизнь плотницким делом вместе со своим отцом. Во время альпинистского сезона водил группы по родным Тирольским Альпам, будучи в этих группах единственным профессионалом. Сразу же после того, как обстоятельства вынудили его прекратить учебу, Мейер очень увлекся скалолазанием. Любыми средствами, от строжайшей экономии до попрошайничества, он ухитрялся включать себя в большинство самых значительных восхождений за последние три года.

Джонатан читал упоминания о его деятельности в Альпах, Новой Зеландии, Гималаях, Южной Америке и, самое последнее, в Атласских горах. В каждой статье его безудержно хвалили за сноровку и силу (называя даже «юным Германом Булем»), но некоторые авторы намекали на его склонность держаться особняком и не самым лучшим образом проявлять себя в группе. Он считал менее одаренных участников восхождения балластом, мешающим его собственному подъему. Он был, можно сказать, игроком безоглядно азартным. Для него не существовало большего позора, чем повернуть назад; и на подъеме он обычно делал такое, что было бы равносильно самоубийству для людей с меньшими физическими и психическими силами. Аналогичные упреки отпускались и в адрес Джонатана в годы его активного занятия альпинизмом.

Из писем Джонатан мог составить себе лишь самое приблизительное представление о личности Мейера. Человека скрывала плотная завеса перевода — по-английски он писал неуклюже, с ошибками, иногда до смешного бестолково, поскольку он, явно работая со словарем в руках, сохранял в переводе особенности немецкого синтаксиса. Время от времени в письмах появлялись целые тяжеловесные цепочки существительных, нанизываемых одно на другое без всякого смысла, пока неожиданно не появлялся конечный глагол и не придавал им более или менее разумный вид. Однако сквозь все помехи перевода проступало одно качество — спокойная уверенность в себе.

Джонатан сидел в кровати, глядя на стопки писем и посасывая виски. Биде. Фрейтаг. Мейер. И любого из них мог предупредить Меллаф.

КЛЯЙНЕ ШАЙДЕГГ, 9 июля

Проснулся он поздно. Пока он одевался и брился, солнце поднялось уже высоко и роса сошла с луга, поднимавшегося к северному склону Айгера. В вестибюле он прошел мимо оживленно переговаривающихся молодых людей — с ясными от горного воздуха глазами и обветренными лицами. Они пришли с прогулки в горах, и от их толстых свитеров еще тянуло прохладой.

Администратор вышел из-за стойки и доверительно сообщил:

— Они прибыли, доктор Хэмлок, и ждут вас.

Джонатан кивнул и пошел дальше в столовую. Окинув взором помещение, он сразу же опознал их. Они сидели у самого окна, занимавшего всю стену и выходящего на гору, их столик был залит ярчайшим солнцем, а броские пуловеры вносили приятное разнообразие в серый полумрак почти пустой столовой. Похоже было, что Бен, на правах самого старшего и самого опытного, взял на себя руководство застольной беседой.

Когда Джонатан подошел, мужчины встали. Бен представил их друг другу.

— Джонатан Хэмлок. А это вот Джин-Пол Бидетт. — Бен, ранее встречавший имя и фамилию француза только на бумаге, явно не намеревался принимать в расчет такие глупости, как произношение иностранных имен.

Джонатан протянул руку.

— Месье Биде.

— Я давно ждал случая познакомиться с вами, месье Хэмлок. — Биде откровенно оценивал его своими прищуренными крестьянскими глазами.

— А это Карл Фрейтаг.

Совершенно неуместная сила рукопожатия Фрейтага позабавила Джонатана, и в ответ он еще сильней стиснул руку немца.

— Герр Фрейтаг.

— Герр доктор. — Отрывисто кивнув, немец сел.

— А это вот Андрилл Мэйер, — сказал Бен.

Джонатан уважительно улыбнулся чуть скошенным чистым голубым глазам Мейера.

— Я читал о вас, Андерль, — сказал он по-немецки.

— И я о вас читал, — отозвался Андерль с мягким австрийским акцентом.

— В таком случае, — сказал Джонатан, — мы оба читали друг о друге.

Андерль ухмыльнулся.

— А вот эта дамочка — это миссис Бидетт. — Бен тут же уселся, исполнив тяжкий светский долг.

Джонатан пожал предложенные ему пальчики и увидел собственное отражение в темных очках дамы.

— Мадам Биде?

Она чуть наклонила голову, выразив этим жестом и приветствие, и некую покорность судьбе, — что поделать, раз уж такая фамилия досталась, — и положительную оценку Джонатана. Это был жест типичной парижанки.

— Мы тут вот трепались да глазели на горку, — пояснил Бен, после того как Джонатан отправил официанта принести еще один кофейник.

— Я не имела представления, что гора, о которой Жан-Поль твердил целый год, окажется столь прекрасной, — сказала мадам Биде, впервые за утро сняв темные очки и остановив безмятежный взор на Джонатане.

Он бросил беглый взгляд наверх, на холодный, закрытый тенью склон Айгера и на длинные клочья облаков, застрявшие на вершине.

— Я бы не назвал ее прекрасной, — несмело вмешался Биде, — скорее, величественной. Но прекрасной — вряд ли.

— Возможность борьбы и победы — вот что прекрасно! — высказался Фрейтаг для всех народов и на все времена.