Санкция на жизнь

Взгляд пытался зацепиться за какую-нибудь конкретную деталь, но то и дело срывался в беспорядочное блуждание и терял фокус. Стекло шлема… Неизлечимо красивый хвост Килы, до мерзлого ядра которой оставалось лишь дотянуться рукой и сжать его в кулаке, раздавить… Обиженные бледные строки специально перезагруженной «оси» бортовой машины, висящие в воздухе… Едва уловимое периферийным зрением движение руки напарника, сидящего в соседнем кресле…

– Тут даже не корреляция с индексом, – вдруг очень четко сказал Кордазян. Эхо дважды повторило его слова в наушниках шлема. – Тут самая обыкновенная линейная зависимость.

– В чем? – поддержал разговор Егор, чтобы не забыться.

– Если, по их расчетам, 12 «Надиров» достаточно для уничтожения Килы, то без особого труда можно посчитать, сколько хватит, чтобы дистабилизировать ядро Земли со всеми вытекающими. Или просто разнести планету на кварки.

Лабур с усилием сфокусировал взгляд на строке обратного отсчета. Число медленно, попиксельно сменилось с 35 на 34.

– Гордись, – сказал он, стараясь побороть надвигающуюся тошноту. – Только что ты придумал новую физическую единицу измерения. Надир.

– Горжусь, – ответил Кордазян. И тупо уточнил: – А что ею меряют?

– Мощность направленного гравитонного импульса.

– Слушай, а ведь – правда! Надо будет предложить командованию, когда очухаемся. Пусть передадут ученым, а вдруг приживется?

Егор вновь посмотрел на цифры, оставшиеся до активации накопителей. 2 и 3. Значит: 23. Как медленно идет время…

– Кстати, – озвучил он мысль, внезапно пришедшую на ум, – если следовать твоей теории линейной зависимости мощности гравиимпульса, требуемой для полного G-распада тела определенной массы, то, чтобы разнести звезду типа нашего Солнышка, нужно всего лишь… э-э… примерно…

– Нет, – колоколом отозвался в вакууме голос Кордазяна. – Видимо, все-таки придется коррелировать…

– Успеешь еще покоррелировать пару раз перед смертью!

Егору вдруг стало очень смешно от собственной площадной шутки. Он хотел было открыть рот, чтобы рассмеяться, но губы уже намертво слиплись. В мозгах зажужжало. На барабанные перепонки навалилась вселенская тяжесть. Глаза резанул нестерпимый свет, болезненный даже сквозь сомкнутые веки. Кишечник сжался в узел, а пищевод судорожно попытался вытолкнуть из себя несуществующую пищу…

Все шесть истребителей содрогнулись, словно тычинки цветка, по которому со всей дури пнули увесистым ботинком.

Это накопители комплекса «Удар» приняли в себя второй – и последний – заряд от сотен различных военных и гражданских кораблей. И русско-китайский флот Солнечной Y, отдав две трети энергии «сотам», повис обездвиженной в янтаре мухой.

Сильнейший электромагнитный импульс выбил всю электронику на «Хамелеонах», удерживающих драгоценную сердцевину в нужной пространственной ориентации. В самих «сотах» при этом полностью сохранялась целостность цепей, магнитных катушек, триодных схем и прочих сложных систем. Но управлять дистанционно заряженным комплексом было невозможно: радиоволны не проходили сквозь высоконапряженные поля, окружающие «соты». Именно из-за такого парадокса и нужны были живые люди для осуществления грандиозного замысла командования. Ведь именно они меняли сгоревшие компрессоры и реле, заливали новый электролит в аккумуляторы, «прозванивали» цепи, загружали операционки, рестартовали бортовые компьютеры «Хамелеонов-12», в общем: вручную делали рутинную работу, которая до сих пор не под силу даже самым умным машинам…

А затем им предстояло – с помощью нескольких точных отработок двигателями – подергать за тросы и подправить «соты» таким образом, чтобы гравитонный импульс невиданной силы попал по комете Кила, а не куда-то там еще.

Проще простого, скажет тот, кто не знает: на всё про всё у экипажей шести истребителей имелось чуть больше часа. Потому что после этого, по расчетам, должна была произойти боевая разрядка «сот». Автоматически.

Проще простого.

* * *

Связь между скафами заработала после замены больших твердотельных батарей на плечевых энергоблоках. Практически сразу после этого включился автономный внутренний обогрев и вентиляция.

– С неделю назад я видел на станции чувака, который ради научной ценности эксперимента добровольно пережил ЭМ– импульс подобной мощности без избирательного угнетения сильными седативными средствами структур мозга, регулирующих эмоции, – сказал Кордазян, осторожно отстегиваясь и всплывая над приборной панелью. – У него потом так интересно слюна по парадному кителю стекала.

– Не слишком ли ты умный для пилота-штрафника?… – морщась от головокружения, спросил Лабур.

– Я, прежде чем здесь оказаться, полгода в одиночке провел. Читал все, что перепадало от охранников: техническую литературу, медицинскую, немного математики и физики… – объяснил Кордазян. И с обидой в голосе добавил: – А вот обычной беллетристики с картинками, изверги, не давали.

Егор поморгал, приходя в себя после укола механического шприца, встроенного в предплечье скафандра. Раствор, нейтрализующий седативин, уже растекался по жилам.