Санктум (СИ)

Я сделала второй судорожный глоток, и теперь это было так, словно я вдохнула огонь. Он не исчез, а стал стремительно разрастаться у меня внутри.

- Больно, - простонала я, и неожиданно оказалась в состоянии шевелиться. Мои глаза чуть не вылезли из орбит.

Это было так, словно та проволока, что находилась у меня внутри, теперь была еще и раскалена. И она распространялась везде, вниз и вверх, словно лава течет по моим венам, а не кровь.

- Горит! – закричала я, задыхаясь. – У меня все горит, Эдвард!

Он ничего не ответил, а мои глаза медленно заволокло красной пеленой непереносимой агонии. Все вокруг стало багровым и раскаленным, внутри и снаружи, и я кричала, желая прекратить эту пытку. Словно я попала в ад, и эта боль никогда не прекратится.

Мой голос уже стал хриплым от криков, но боль все не проходила. Я просто делала себе еще хуже, потому что крики… они не помогали. Не было облегчения.

Это было очень долго, но в конечном итоге я поняла, что бесполезно кричать. Я старалась умерить свою агонию, терпя ее. Вот тогда мне действительно стало немного легче, мое сознание прояснилось. Ну или я просто стала привыкать к своему новому пугающему состоянию…

И тогда я смогла расслышать еще что-то, кроме самой себя…

Равномерно тикали часы, очень громко, как будто они лежат прямо рядом с моим ухом… хотя мне казалось, что они на самом деле далеко. Я услышала шелест шин проезжающего по шоссе автомобиля… Я услышала тихий звук, как будто трепещет испуганное сердечко маленькой птички – я не знала, что это может быть. И еще я услышала мужской голос, очень приятный и мягкий, который говорит:

- Уже скоро. Посмотри – она перестала кричать. Должно быть, она уже слышит нас. Мы ее заинтересовали.

Я дернулась навстречу звуку, едва сдержав новый крик боли, потому что огонь в моем теле, казалось, увеличивался. Любопытство, однако, было сильнее мучения.

- Нет, ее нельзя разбудить, - спокойно объяснял бархатный баритон, как будто маленькому ребенку прописные истины. По крайней мере, тон был именно таким: терпеливым, настойчивым и заботливым. – Нужно подождать. Недолго. Видишь стрелки на часах? Думаю, еще пару часов…

О, может, он говорит обо мне? Тогда это значит, что мои страдания скоро прекратятся?

Небольшой смешок.

- Нет, она не будет такая, как ты, она будет такая, как папа. Ты совершенно особенная, не похожая на других.

Папа? Я сильно вздрогнула на этом слове, кое-что припоминая… Да, кажется, перед тем, как попасть в ад, я родила прекрасную дочь… Но подробности были смыты из памяти, выжжены огнем, лижущим мое тело.

- О, смотри, - с неожиданным волнением заметил голос, - она повернула голову в нашу сторону. Она точно слышит нас.

Я поняла, что выдала свой интерес, пытаясь развернуться к звукам. Любопытство было обжигающим, заглушая боль, помогая терпеть ее.

- Нет, не стоит подходить слишком близко, лучше останемся тут, на расстоянии, сначала посмотрим, что к чему, - бархатный баритон продолжал разговаривать сам с собой. Я не слышала того, с кем он общается. - Мама может спросонья случайно поранить тебя.

Поранить? Я услышала свой собственный возмущенный выдох.

- Посмотри, кажется, нам удается ее отвлечь, - заметил голос. – Она даже дышать стала тише. Она слушает нас. Внимательно. Нет, она пока не может говорить. Всему свое время, малышка.

При слове «малышка» мое сердце наполнилось теплом. Я вспомнила ангельское личико в своих руках… И такое же ангельское лицо мужчины над собой… Значит, он не убил мою девочку? О… он сказал - «папа»?! Мне показалось, что я схожу с ума. Словно актеров, призванных играть драму, заменили на тех, кто сыграет водевиль. Голос звучал так же музыкально, словно пел.

- А знаешь, мы можем попробовать маму и дальше развлекать. Может, так ей будет немного легче. Что скажешь? – предложил голос, и я услышала нервозное ерзанье на кресле… или на диване… Не понимаю, откуда я это знала, но слышала, как ворсинки трутся друг о друга, когда ткань одежды соприкасается с обивкой мебели.

- Мама не знает, что с ней произошло, и почему ей так больно… Но мы расскажем, правда? Может, это позволит ей немного подготовиться к тому, что ее ждет…

Мужчина вздохнул, и я неожиданно вспомнила его имя. Эдвард. Мой ангел с меняющимся цветом глаз. Мой ангел, который так долго помогал мне… который спасал меня, когда я умирала… который плакал надо мной, думая, что скоро я уйду…

- Папа совершил очень много ошибок, малыш, - интонация стала очень виноватой, даже голос стал хриплым и едва слышным, что заставило меня прислушиваться внимательнее, почти затаив дыхание от любопытства. – И теперь папа попытался все исправить. И папа понятия не имеет, правильно ли он поступил, и чем все теперь закончится. Может, мама не оценит его порыв. Может, она не сможет понять… и простить его…

Я задумалась над его словами… но ничего не поняла из сказанного.