САНСИРО

С полквартала Сансиро и Минэко шли молча. Сансиро перебирал в памяти всё, что говорила ему Минэко. Она избалована, думал Сансиро, независима, не то что другие женщины, и делает всё, что ей заблагорассудится. Вот и сейчас вышла с ним погулять, ни у кого не спросившись. Родителей нету, а брат по молодости лет считает, что девушка должна пользоваться полной свободой. В деревне ей бы туго пришлось. Что она, интересно, сказала бы, доведись ей жить, как живёт, к примеру, О-Мицу-сан? В Токио люди не связаны условностями, как в провинции, и женщины тоже ведут себя свободнее, хотя по сравнению с Минэко всё равно кажутся несколько старомодными. Так что Ёдзиро прав. Минэко будто и в самом деле пренебрегает условностями, как ибсеновские героини. Но каковы её истинные убеждения, этого Сансиро сказать не мог.

Молодые люди шли рядом. Прежде, чем выйти на улицу Хонго, словно по молчаливому уговору, трижды сворачивали в переулки и всё время двигались в одном направлении. На углу четвёртого квартала Минэко наконец спросила:

— Вы куда идёте?

— А вы?

Они посмотрели друг на друга. Сансиро был очень серьёзен. Минэко же не стерпела и улыбнулась, опять показав свои ослепительно белые зубы.

— Пойдёмте вместе!

Они свернули за угол, пошли в сторону железнодорожного полотна и шагов через тридцать оказались возле большого европейского здания. Минэко остановилась, вытащила из-за оби чековую книжку и печатку и обратилась к Сансиро.

— Могу ли я попросить вас кое о чём?

— О чём же?

— Получите, пожалуйста, для меня деньги.

Сансиро взял книжку. Посередине было написано: «Текущий счёт в банке Когути», а чуть сбоку: «Госпожа Сатоми Минэко». С чековой книжкой и печаткой в руке Сансиро стоял и смотрел на Минэко.

— Тридцать иен. — Девушка назвала сумму таким тоном, словно обращалась к человеку, привыкшему ежедневно получать в банке деньги. Хорошо ещё, что Сансиро, когда жил в провинции, не раз ездил в город Тоёцу получать деньги по чековой книжке. Поднявшись по каменным ступенькам, Сансиро толкнул дверь и вошёл в банк. Отдал служащему книжечку и печатку, получил нужную сумму и вернулся к Минэко, которая ждала его поодаль, пройдя десяток шагов в сторону железнодорожной выемки. Сансиро полез было в карман, чтобы отдать Минэко деньги, но она вдруг спросила:

— Вы были на выставке Тансэйкай?[50]

— Нет ещё.

— У меня есть два пригласительных билета, но всё недосуг сходить. Пойдёмте сейчас?

— Пойдёмте.

— А то выставка скоро закроется и мне будет неловко перед Харагути-сан.

— Это он прислал вам билеты?

— Да. А вы его знаете?

— Видел как-то у профессора Хироты.

— Интересный человек, правда? Сказал, что учится играть на народных инструментах.

— В тот раз он говорил о цудзуми. Потом…

— Потом?..

— Потом, кажется, сказал, что собирается писать ваш портрет. Это верно?

— Да, я ведь первоклассная модель!

Не будучи остроумным, Сансиро не нашёлся что ответить, чем несколько разочаровал Минэко, которой очень хотелось услышать, что он на это скажет.

Сансиро вытащил из кармана чековую книжку и печатку и отдал девушке.

— А деньги? — спросила Минэко. Сансиро думал, что деньги он вложил в чековую книжку, но их там не оказалось. Он снова пошарил в кармане, вынул потрёпанные ассигнации и протянул Минэко. Но девушка не взяла их.

— Прошу вас, оставьте у себя, — сказала она. Сансиро было заколебался, но спорить он не любил, тем более на улице, и, кладя деньги в карман, подумал: «Удивительная девушка!»

По улице шли студенты. Все они с любопытством смотрели на Сансиро и Минэко. Некоторые, пройдя мимо, даже оглядывались. Дорога до выставочного зала показалась Сансиро очень длинной. И всё же у него не было ни малейшего желания сесть на трамвай. Шли они медленно, и лишь около трёх часов подошли к выставочному залу. Афиша необычной формы, иероглифы «Тансэйкай», обрамлявшая их виньетка — всё поразило Сансиро своей новизной. Новизной в том смысле, что ничего подобного в Кумамото он не видел. Скорее, это выглядело причудливо. В самом зале всё было ещё непривычнее. Сансиро мало смыслил в живописи. Единственное, что он мог, это отличить масло от акварели.

И всё же одни картины ему нравились, он охотно купил бы какую-нибудь, другие — нет. Однако мнения своего не высказывал, чтобы не попасть впросак.

«Нравится вам эта картина?» — спрашивала Минэко. «Да как вам сказать…» — отвечал Сансиро. «Не правда ли, это интересно?» — говорила девушка. «Пожалуй», — отвечал Сансиро. В общем, разговор не клеился. То ли Сансиро недалёк и не умеет поддержать беседу, то ли просто не желает её вести. Хорошо, если он молчит из скромности и не корчит из себя знатока. Но может быть, он просто не снисходит до разговора с Минэко?

Часть стены занимали картины брата и сестры, долгое время путешествовавших за границей. Перед одной из них Минэко остановилась.

— Не правда ли, это Венеция?