Санскрит во льдах, или возвращение из Офира

Понятно: ведь раньше был слеп, не догадываясь об этом, и предметы мнились истинными, теперь же, прозрев, ничего не узнаёшь и догадываешься, что не видел. Предстоит учиться зрению — мука мученическая, ведь начинаешь видеть как раз то, чего не замечал не потому, что не видел, а потому, что не хотел признавать, что оно есть, — слишком не совпадало видимое с его счастливой проекцией внутри тебя. Предстоит разогнать туман привычек, отказаться от счастливой проекции, которой нет места в мире, ибо она — утопия, в ней могут жить лишь мертвые — так в творчестве позднего Заболоцкого откликнулась вечная русская тема.

Пой же, старый слепец! Ночь подходит. Ночные светила, Повторяя тебя, Равнодушно сияют вдали.
(с. 186)

Сколько должно было произойти, что пережил поэт, чтобы додуматься до простой, известной и в национальной поэтической традиции давно высказанной истины:

И пусть у гробового входа Младая будет жизнь играть И равнодушная природа Красою вечною сиять.

(А. С. Пушкин)

Равнодушная природа — вот какую истину обретает Заболоцкий после многих годов страстного увлечения натурфилософской (а с ней и социальной) утопией. Эта истина, невзирая на ее очевидность, пер — вооткрыта поэтом, ибо не вычитана, а «выжита», получена из собственного опыта, в котором, как в личном опыте каждого, утопия не имеет никакого значения.

После «Слепого» «Прощание с друзьями» (1952) кажется надгробием всем утопическим фантазиям автора, наконец‑то понявшего, каков мир, куда он прежде стремился, и каков тот, которому он было предпочел свою благую выдумку:

В широких шляпах, длинных пиджаках, С тетрадями своих стихотворений, Давным — давно рассыпались вы в прах, Как ветки облетевшие сирени.
Вы в той стране, где нет готовых форм, Где все разъято, смешано, разбито, Где вместо неба — лишь могильный холм И неподвижна лунная орбита.

Отчетливо названы признаки мира там: «Разъято, смешано, разбито». Ни о какой гармонии и речи нет, как однажды, в 1947 г., поэт уже догадался:

Разумной соразмерности начал
Ни в недрах скал, ни в ясном небосводе
Я до сих пор, увы, не различал.

Похоже, он окончательно убедился: в косном мире нет гармонии и быть не может, и что когда‑то казалось гармонией, теперь получает иное толкование — оболочка праха. Благо ли сулить, если доподлинно знаешь, во что обернуто любое благо, каков его финал? Так что же, не жить? — вскрикиваешь в отчаянном возражении. О нет, тут‑то и жить, но не по обещанному, не посулами грядущей благодати, а сейчас, немедленно, превращая, кому как удастся, всякий текущий миг в бесконечный, тогда любая социальная утопия лишается какой‑либо цены.

Если гармония и возможна, то как личное, а не социальное условие; внутри, а не вне; в человеке, а не в человечестве. Мир косен, это — залог его вечности, человек же озабочен другим: прожить свой короткий срок, покуда не стал прахом и не переселился под неподвижную лунную орбиту. Утопия — прах, так смотрит теперь Заболоцкий. Она — мир, где все разъято, мир смерти, и если признать этот вывод из поэзии Заболоцкого справедливым, нужно признать, что русская литература внесла — я об этом писал выше — свой, новый вклад в традицию литературной утопии, признав уто — пизм равнозначным небытию и потому отказавшись от него. Может быть, из этого последует вывод: утопия как жанр изживает себя.

В стихах 1956 г. «Противостояние Марса» опять попадаются слова, прежде не произносившиеся Заболоцким:

И над безжизненной пустыней Подняв ресницы в поздний час, Кровавый Марс из бездны синей Смотрел внимательно на нас. И тень сознательности злобной

Кривила смутные черты, Как будто дух звероподобный Смотрел на землю с высоты.

«Злобная сознательность» — новое сочетание в лирике поэта. В 20–30–е годы «сознательность» окружали другие эпитеты, она обнадеживала, с ней ассоциировались личные и социальные усовершенствования. Теперь иной взгляд, сознательное сближено со звероподобным. Заболоцкий, предположительно, догадывается, что человеческое — антипод зверскому не определяется сознательным, этого мало. Что же еще? В стихотворении дан ответ:

Дух, полный разума и воли, Лишенный сердца и души.