Санскрит во льдах, или возвращение из Офира

Дело не в техническом невежестве изобретателя — преодолимое, хотя и не третьестепенное обстоятельство. Дело в его гуманитарной глухоте, в отсутствии каких‑либо суждений о человеке — что с ним будет, когда океан перекачают на полюса; как изменится жизнь и приспособятся ли к новым условиям люди? Об этом Маркун не задумывается, и потому перекачка океана воображается только технической задачей. Похоже, сам автор стоит за фигурой дикого новатора, потому что в других сочинениях писатель передает похожие настроения — восторг от технической идеи, азарт; и ни слова о том, как вся эта техника отзовется на жизни человека.

«Во многом она жила подражанием своему мужу, человеку, окончившему два технических института, который чувствовал механизмы с точностью собственной плоти». «Муж Фроси имел свойство чувствовать величину напряжения электрического тока, как личную страсть» («Фро», 2, с. 138). «Машина "ИС"… одним своим видом вызывала у меня чувство воодушевления; я мог подолгу глядеть на нее, и особая растроганная радость пробуждалась во мне — столь же прекрасная, как в детстве, при первом чтении стихов Пушкина» (2, с. 272).

Коль скоро упомянут Пушкин, вот как понимает его (а не только ощущает) Платонов: «Живи Пушкин теперь, его творчество стало бы источником всемирного социалистического воодушевления» (2, с. 300).

Оставляю без комментариев эти слова, они сами являются комментарием вышесказанного.

В фантастико — утопическом рассказе (вообще фантастика не рассматривает каких‑либо социо- или антропологических вариантов; но у Платонова, в контексте его творчества, такое отсутствие показательно: его герои, как правило, не задумываются о гуманитарном, человеческом слое жизни, и это, конечно же, утопизм — попытка создать благое место, не считаясь с природой человека) «Потомки солнца» (1922) инженер Вогулов задумал переделать земной шар. Он хочет добиться глобальной метеорегуляции посредством изменения рельефа по всей земле — не явно ли утопическая затея, содержащая, независимо от намерений автора, утопическое представление о человеке, его истории, его назначении и пр.? В горах надо прорыть туннели, чтобы управлять ветрами, движением речных и океанских потоков (так сказать, дисциплинировать природу; что ж, если биохимия организма планируется Госпланом, отчего ветрам не дуть по распоряжениям отраслевого министерства? Кстати, в крестьянской утопии А. Чаянова именно так обстоит дело).

Для подобных работ необходим взрывчатый материал невиданной силы. Его состав найден — особым способом сгущенные электромагнитные волны, концентрирующие свет, — та же, к слову, зачарованность солнцем, что в рассказе А. И. Куприна «Жидкое солнце». Возможно, К. Д. Бальмонт, назвав свой сборник «Будем, как солнце», выразил настроения человека, испокон живущего в атмосфере неяркого, бледного неба, с преобладанием пасмурных дней, когда свет едва сочится. Образ неясного света — тоже один из устойчивых в отечественной поэзии и прозе.

Само собой, о людях инженер не подумал — не было и нет ни в историческом сознании такой традиции, ни тем более в практической работе — заняты лишь технологией, почему и названия технических материалов, профессий становятся названиями книг. Чем этот глобализм обернется, не будет ли хуже, чем при засухах и наводнениях? Об этом ни слова.

«В бешенстве и неистовстве человечество билось с природой. Зубы сознания и железа вгрызались в материю и пережевывали ее. Безумие работы охватило человечество. Температура труда была доведена до предела — дальше уже шло разрушение тела, разрыв мускулов и сумасшествие» (1, с. 35).

Сознание — материальная сила, предполагающая работу в мире, а не в себе самом. Это ведь и есть шаманизм, магия в ее примитивной форме, свидетельствующая, что персонаж, несмотря на инженерные знания, есть разновидность шамана, заклинателя стихий, и его расчеты, проекты, планы — тоже заклинания, а не элементы необходимого рационального подхода, продуманных инженерных решений. Тогда и сама утопия не проект счастливого будущего, а попросту заклинание хаоса, шаманское средство хоть как‑то продержаться, передохнуть, а там видно будет, что делать.

Зачем, спрашивается, нужны битвы с природой, безумие работы? Куда и почему торопились? Отчего героям не сделать работы неспешно, зато хорошо? Ответ один — безумие, им объяснимы и сам проект, и трудовая лихорадка. «Еще год — и шар земной будет переделан. Не будет ни зимы, ни лета, ни зноя, ни потопов» (1, с. 35).