Может, нам нужно отойти в сторонку, посмотреть, как они будут драться за свои идеи, а затем выбрать то решение, которое победит? Но как засчитывать кому-то победу или поражение в битве супермозгов без тел? Это будет простой спор? Или мы дадим им огромные туши монстров и заставим сражаться на какой-нибудь другой планете? А если мы так сделаем, то не ущемим ли мы права тех мозгов, которые считают использование монстров в таких целях аморальным или неэстетичным поступком?
Тем не менее именно так и выглядит ситуация, где мы находимся. Убеждения, которые живут сейчас в головах более или менее мыслящих жителей планеты Земля, — лишь победители прошлых войн. Это были и религиозные войны, и войны мирных охотников и собирателей против капиталистов, расхищающих богатства Земли, и войны моногамистов против полигамистов, и войны тех, кто предпочитает водяные часы или электронные часы или считает, что все часы одинаково вредны.
Глава 12
Существует ли Один?
Фантастическая история, которую я рассказал вам в предыдущей главе, очень похожа на реальные события из прошлого человечества. Люди развивали в себе разные типы мышления, а затем использовали свои тела, чтобы выяснить, чей мозг лучше. В правом углу ринга стоит эпоха Просвещения и ее последователи. Они уверяют, что самый лучший мозг — это мозг взрослого независимого человека, отбросившего все детские суеверия. В левом углу ринга находится ее главный соперник, Романтизм, по мнению которого, в человеческой голове должно было остаться местечко и для Санта-Клауса. Романтики полагают, что в идеальном мозгу сочетаются жизненный опыт и детская непосредственность. Конечно, наука и независимость — это прекрасно, но и наивный взгляд на мир хорош точно так же. Когда мы были младенцами у мамы на руках или пятилетними детишками, играющими в песочнице, мы чувствовали себя хорошо. Так зачем же отказываться от этого? Подростки пытаются доказать всему миру свою самостоятельность, потому-то они и подчеркивают, что они больше не дети. Но лишь тот человек, которого можно спутать с ребенком и который недавно им был, вынужден доказывать всему миру, что он взрослый. Возможно, неприятие Просвещением любых мифов и легенд сродни отказу подростков от своего детства. Повзрослевший ребенок не хочет, чтобы его принимали за беспомощного младенца.
Гилберт Кит Честертон, интеллектуальный крестный отец Джона Рональда Руэла Толкиена, Клайва Стейплза Льюиса и действующего папы римского, говорил, что он одновременно верит и в христианство, и в то, что оно — волшебная сказка. Просто, по его мнению, эта сказка однажды стала правдой. Сказки представляют собой языческие мифы, которые няньки рассказывали детям в средневековой Европе. В отличие от моей няни из Бруклина те женщины были не хиппи, а самыми настоящими язычницами. В их переработанных мифах богини-девственницы становились принцессами, верховные боги — королями, а монстры, поедающие солнце, — лягушками, крадущими мячи у маленьких девочек. В дохристианскую эпоху викинги верили, что Один приносит им дары, и изображали его как сильного старика, приходящего к людям в самые лютые зимние дни. Некоторые считают Санта-Клауса современным образом одноглазого скандинавского бога41. Но насколько это хорошо для Санты и плохо для Одина?
Как развитая культура должна относиться к своим мифам? Точно так же можно спросить: «Как взрослый человек должен относиться к фантазиям своего детства?» Некоторые скажут, что, как бы это ни было болезненно, нам стоит отказаться от мифов — о Санта-Клаусе, об Одине или о Господе Боге. Но такие действия и вправду неприятны, потому в эпоху Просвещения и последовавший за ней период романтизма можно было не раз услышать крики боли.
К примеру, вот что писал поэт-романтик Вордсворт в 1806 году: