— Что-то давление растет в глазных яблоках, — пошутил он.
— Хочешь об этом поговорить? — спросил я.
— Останови машину, гад. Не то лопну и все забрызгаю. Не в космосе же несемся.
— Шизоиды не знают страха.
— Слово шизоид не обидное. В психиатрии так зовут необщительных, угрюмых людей.
— Знаю я твои кустики. Будешь носиться, и нигде тебе не будет интимно. Если же вдруг все сложится, во что я не верю, ты тут же закуришь, достанешь цыпленка, помидорчик, и так бездарно пронесется наша общая жизнь. Затем ты сядешь и заснешь, а мне всю ночь лететь сквозь ночную Европу.
— Антуан Экзюпери так летал, летал — и прославился.
— Он плохо кончил. Лучше я останусь живым шизоидом.
Наш спор разрешил немецкий таможенный офицер. Это был настоящий
— Гебэн зи мир битте пописать, порфавор!
Офицер мотнул головой на польские елки. Так, одним простым жестом, солдат спас страну от потопа. Кеша засеменил, куда послали. Ровно в восемь аккуратное немецкое солнце село на пограничный столб. Писихолог задерживался. Возникло подозрение, будто он все-таки взорвался и висит теперь, разбросанный по веткам, разноцветными тряпочками. Когда надежда на этот сюжетный ход переросла в уверенность, он все-таки вышел из леса и сказал: «Поехали быстрее, где там твоя Чехия?». В огромной Польше для него не нашлось укромного уголка. Так Иннокентий стал первым в мире человеком, пронесшим нужду через две страны в третью.
В Праге каменные улицы, небо, голуби. Все, как у нас. Девки в шортах, знаменитое их вепрево колено всего лишь кратчайший путь к панкреатиту. Все эти города, соборы, кабаки, мосты и площади — все однообразная чушь. Вдобавок, Кеша заявил, что назад я поеду один. Сам он из Праги полетит в Ниццу, руководить финалом пьесы. А мне с «лексусом» надо вернуться в Юрмалу. Получается: и машина, и Прага, и Кешины страдания были лишь способом избавиться от меня. Лестно и обидно.
Он подхватил сумку и отправился на какой-то сельский аэродром. Знакомые Кешины контрабандисты возят что угодно в любом направлении почти бесплатно. Буквально за мытье полов. Они летают на списанном гидроплане «Аироне» времен войны Италии за Эфиопию. У самолета три мотора «Изотта-Фраскини» и огромные поплавки для посадки на воду, на всякий случай. Приборов в кабине нет, пилот ориентируется по шуму ветра и астрологическим таблицам. Если Юпитер в третьем доме, например, полет обещает быть успешным. В пути пассажирам предлагают интересные галлюцинации, вызванные гипоксией.
Пыльный автобус увез Иннокентия куда-то на север. А назавтра он уже звонил, спрашивал, как будет по-голландски «немного хлебушка». Было слышно — вокруг плачут пьяные цыгане. На второй день прислал эсэмэску: «В Тулузе холодней, чем в Любеке». Видимо, его и впрямь возили по Европе, заставляя мыть полы. Добирался неделю. Загорел, отощал. Брюки его скукожились так, что стали шортами, а в глазах появилось что-то такое, пиратское. В аэропорту Жироны Кешу подобрала огромная русская женщина в трико. На маленьком «фиате» она привезла психолога в Ниццу. В пути наверняка надругалась. Но Кеша об этом молчит.
Все три эти дня я просидел в Пражской гостинице. Немного поработал. Много съел. Узнал, что двусторонний скотч по-чешски звучит так: «обоюдна лепидра». Разозлился, потом успокоился и поехал назад. В Дрездене свернул с автобана, чтобы ногами походить по настоящей Германии. Зашел в кондитерскую, выпил кофе. И ради интереса набрал в навигаторе «Ницца, Франция, Приморские Альпы». Прибор нарисовал маршрут длиной в восемнадцать часов. Через Цюрих, Милан и Геную, которые звучат куда интересней чем «город Задов, Нижние Мымры и Выдропужск». Это значит, через восемнадцать часов я могу увидеть Катю. Мог бы. Теоретически. Я допил кофе, сел в машину и погнал на юг.