Сантименты

Три гудочка я сделаю — первый гудок намотает положенный срок, а второй про любовь, про любовь прокричит, третий харкнет и снова молчит.

Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь ни фига, человечья не ступит нога...

В темном лесе свирель, сею лен-конопель, волчью ягоду, заячий хмель...

Но кто скачет, кто мчится — спаси-помоги — ¹Царь Лесной, председатель тайги!

С ним медведь-прокурор да комар-адвокат, и гадюки им славу свистят!

Призрак бродит по дебрям родным разъярен, европейский покинув газон.

Он рубаху последнюю ставит на кон, спит и видит сивушный свой сон.

В рукавицах ежовых, с моржовым концом он бредет, голосит ни о ком.

Лихоманка его зацелует до дыр, обтрухает парадный мундир.

И над Шушенским стелется черная гарь, да стучит костяная нога.

Бабка-ёшка обнову нам хочет вязать и базедовы пучит глаза.

То не Маркс тебя мучает, не капитал,

это бред-берендей забодал,

это дед-лесовик, это гад-Боровик,

Иванова коварный парик!

Это дурью мы мучимся, лен-конопель, волчья ягода, заячий хмель.

Белина-целина, что ни день — то война, елы-палы, лесная страна.

По сусекам скребут, по сусалам гвоздят, по централам торчат-чифирят.

Эх, кайло-кладенец, эх, начальник-отец.

Эх, тепло молодежных сердец!..

Одиноко гуляет гармонь вдоль села.

Ей навстречу Дерсу Узала: «Ты сыграй мне, гармонь, над разливами рек!»

— «А пошел бы ты на хер, чучмек!»

В Красном Чуме на Ленина чукча глядит.

Вот те культ, и просвет, и полит.

Ленин делает ручкой вперед и вперед.

Чукча смотрит и песню поет.

Он поет гуль-мулла, и поет йок-ялла, и поет он якши-мишмулла.

И качается в такт, и клубится табак.

Входят в чум итэльмен и коряк.

И тунгус черемису в глаза наплевал, да упал, да уснул наповал.

Гог штакетником двинул Магогу меж рог.

Геку Чук вставил перышко в бок.

Нам кровавой соплей перешибли хребет. Отползай, корешок, за Тайшет.

И, как шапку в рукав, как в колодец плевок, нас умчит тепловозный гудок.

Ну, чего же ты, Дуня? Чего ты, Дуня?

Сядь поближе, не бойся меня.

Пойдем-выйдем в лесок, да сорвем лопушок, да заляжем в медвяный стожок.

Алый цветик-цветок, дроля милый дружок, одуванчиков желтых венок.

Но не вздохи у нас на скамейке — любовь. Вынь да вдвинь свой амбарный засов.

Нас венчали не в церкви, сыр-бор да простор! Над макушкой завяжем подол!

Ну, натешился всласть, кучерявый, вылазь, видишь, вся тут артель собралась!

Не гляди же с тоской на дорогу, дружок!

Зря зовет тепловозный гудок.

Там плацкартные плачут, да пьют, да поют, а СВ все молчат да жуют.

А в Столыпиных стелят казенный матрас — пидорасят друг друга и нас...

В феврале на заре я копаюсь в золе, я дрожу в феврале на заре.

Снова в широкошумных дубровах один я бегу, сам себе господин.

Но взглянул я вокруг — а кругом на века братья Строговы строят ДК!

Вырастают, как в сказке, то ГЭС, то АЭС, освещают прожектором лес!

Все мне дорого здесь, все мне дорого здесь, ничего мне недешево здесь!

То прокисли молочные реки во зле, вязнут ноги в пустом киселе.

В феврале на заре я копаюсь в золе, я ищу да свищу на заре.

Эх, белеть моим косточкам в этих краях, эх, Собес, Красный Крест да Госстрах.

О, не пей, милый брат, хоть денечек не пей, ты не пей из следов костылей!

И сияют всю ночь голубые песцы, и на вышках кемарят бойцы,

Ороси мои косточки пьяной слезой — клюквой вырасту я над тобой.

Что нам красная небыль и что Чернобыль! Золотой забиваем костыль.

И народнохозяйственный груз покатил, был да сплыл от Карпат до Курил...

Кверху брюхом мы плыли по черной реке, алый галстук зажав в кулаке.

А по небу полуночи Саша летел Башлачев и струнами звенел.

Он летел, да звенел, да курлыкал вдали.

Мы ему подтянуть не могли.

Мы смотрели глазами из рыбьей слюды из-за черной чумной бороды!

И чума-карачун нам открыла глаза — елы-палы, какая краса!

И Мороз, Красный нос нам подарки принес — фунт изюму да семь папирос.

О, спасибо, спасибо, родная земля, о, спасибо, лесные края!

И в ответ прозвучало: «Да не за что, брат, ты и сам ведь кругом виноват».

О, простите, простите, родные края, о, прости мне, лесная земля!

«Да ну что ты, — ответила скорбная даль, — для тебя ничего мне не жаль...»

На передних конечностях, видишь, вперед человек настоящий ползет.

И мучительно больно не будет ему.

Почему, объясни, почему?

Выползает пилот на опушку и зрит — там стоит свежесрубленный скит, там во гробе хрустальном Корчагин лежит, взгляд недвижный звездою горит.

Поднимайся, пойдем, закаленная сталь!

Слышишь, плачет братишка Кармаль!

Слышишь, бьется с врагом не на жизнь Муамар! Поползли к ним на выручку в даль!

И еловую лапу протянем друзьям!

Поползли по лесам, по горам!

К жгучим ранам прижми подорожника лист, след кровавый стели, не скупись!..

Ой, Ярила-мудила, ой, падла-Перун, моисеевский Лель-топотун!

Бью челом вам, бью в грязь своим низким челом, раскроив о корягу шелом!

Да, мы молимся пням, да дубам, да волкам, припадаем к корявым корням.

Отпустите меня, я не ваш, я ушел, елы-палы, осиновый кол.

Гадом буду и бля буду, только пусти, в свою веру меня не крести!

Дураки да штыки, да Госстрах, да Собес, елы-палы, сыр-бор, темный лес!..

Как по речке, по речке, по той Ангаре две дощечки плывут на заре.