Сантрелья

Было раннее утро. Меня разбудил приглушенный скрежет камня о камень. Я открыла глаза и заметила, что Абдеррахман направился в открывшийся проем потайного хода. Он совершал какой-то привычный утренний ритуал, связанный с посещением подземелья. Я подумала, что отсюда он, возможно, проникает в казематы, по долгу ли службы или по собственному почину. И я решила его выследить.

Вот он шагнул в темноту подземелья и стал спускаться по крутой лестнице. Я скользнула с дивана и босиком, чтобы не шуметь, прокралась к выходу. Он уже спустился, и тогда я осторожно последовала за ним, крадучись по пыльным камням. Спустившись, я, как и раньше, не обнаружила присутствия араба, но до деревянной скульптуры Христа коридор освещался факелом и был пустынен. Я стала растерянно озираться и догадалась заглянуть в узкий проход между лестницей и стеной. Он постепенно совсем сузился, превратившись в низкий тоннель. Мне пришлось пригнуться, но я чувствовала, что я на верном пути, почти уверенная, что таким образом я непременно доберусь до подземной тюрьмы. В тоннеле тускло мерцал далекий свет: наверное, впереди шел Абдеррахман с факелом.

Неожиданно я уперлась в тупик, на стене которого в держателе горел факел. Куда же делся араб? И вдруг слева я различила полоску света, сочившегося сквозь чуть приоткрытую дверь. Я подкралась и заглянула внутрь. То, что открылось моему взору, повергло меня в шок, это невозможно ни вообразить, ни выдумать.

Свет лился из довольно просторного подземного помещения круглой формы. Вдоль его стен располагались странные деревянные скульптурки, напоминавшие языческих идолов. Самый высокий истукан торчал в центре зала, и вокруг него суетился Абдеррахман. Он разжигал костры один за другим вокруг идола, затем встал перед истуканом и воздел руки к своду подземелья, словно приветствовал небеса и солнце. Я насчитала восемь маленьких костерков, пылавших вокруг деревянной скульптуры, и это показалось мне знакомым. Когда-то я увлекалась славянской мифологией. Я вспомнила, что капище Перуна представляло собой как раз восемь кострищ, в форме цветка окружавших деревянное божество.

Я прислушалась. Араб шептал какие-то заклинания, но я так и не уловила, на каком языке он молился. Резко опустив руки, он выхватил из-за пояса нож, отсек небольшую прядь своих светлых волос и положил перед истуканом. Потом он, обходя идола и становясь к нему спиной, начал отвешивать земные поклоны на четыре стороны, будто молился сторонам света. Каким-то чудом он не заметил меня, когда повернулся лицом к двери, а я не успела отпрянуть от неожиданности. Видно, он настолько был увлечен ритуалом!

Завершив его, Абдеррахман подошел к стене справа, где на узеньком постаменте я приметила маленькую икону, как мне показалось, с изображением Богоматери. Перед иконой горела свеча. Он прошептал молитву перед иконой, поцеловал ее и перекрестился.

Я стояла, как громом пораженная. Каким богам поклоняется этот человек? Во что он верит? Я ведь уже была свидетелем его ревностных молитв Аллаху! Или он насмехается надо всеми верами? Но тогда зачем сооружать подземное языческое святилище, ведь это наверняка сопряжено с величайшей опасностью здесь в замке? Попадись он за совершением языческого ритуала на глаза падре Эстебану и, боюсь, никакой дон Ордоньо не смог бы его защитить от верной гибели. Кто он? Так я рассуждала, стоя в оцепенении, не в силах пошевелиться.

И тут он, затушив костры, держа факел перед собой, вышел из «святилища» и наткнулся прямо на меня.

— Элена?! — осветив меня, вскричал он.

Я залепетала извинения, заклялась, забожилась, что я не выдам никому его тайну. Да и кому я могла ее выдать, если только он и был во всем замке мне единственным другом? Так, льстиво я зарабатывала себе право на жизнь, нисколько не сомневаясь, что он не простит мне столь грубого вмешательства в его личную жизнь. Он молча слушал меня, и по его лицу трудно было понять его отношение, как к моему поступку, так и к моим словам. Я опасалась, что он раздумывает, как и когда лучше избавиться от ненужного свидетеля. Да, маловато я доверяла средневековым людям! А ведь, по-моему, именно в средние века родились в умах людей такие понятия, как честь, верность слову, служение долгу и тому подобные старомодные штучки, практически не дожившие до конца двадцатого века, пожранные цивилизацией.

Я, наконец, умолкла и безропотно ждала своей участи.

— Элена, — выдохнул Абдеррахман, когда я затихла, и взял меня за руку. — Все хорошо. Пойдем.

Он потащил меня, испуганную, растерянную, за собой по узкому тоннелю, затем по лестнице, в конце концов, усадил меня на мой (я его уже таковым считала) диван и восстановил стену.

Я сидела, ни жива, ни мертва. А он молча измерял шагами комнату. Я следила за ним взглядом и не знала, что думать. И тут я не выдержала.