Вскоре был принесен канун, и мы стали счастливыми слушателями дивного концерта. Однажды я уже слушала игру Святогора. Меня и тогда удивило, насколько красива и выразительна восточная музыка. Сегодня эта мелодия звучала в гармонии с состоянием моей души, она вторила всем моим переживаниям, невольно усиливая их, словно Святогор играл не на кануне, а на струнах моей души. То плачущая, то тоскующая, то трепещущая музыка сменялась гневными всплесками, бурными пассажами, незаметно перетекая в обиженные стенания с вкраплениями капризных интонаций. Чарующая музыка завораживала, драматически передавая очищающие страдания человека. Страсть и терзания, мимолетное счастье и горечь его утраты, восторг и уныние, спор порока и добродетели — все переливы человеческой души отражала игра Святогора. И гимном, кульминацией этого праздника мелодий и интонаций прозвучало торжество любви, безоглядной, обреченной, но возвышенной и счастливой просто потому, что несчастлив не испытавший ее.
Наступившая вдруг тишина оглушила и обескуражила. Я, не отрываясь, смотрела на исполнителя. Он скользнул по мне невидящим взором и отложил инструмент.
— Я потрясен! — признался Николай.
Святогор пробормотал слова благодарности и обратился к хозяину:
— Хайме, наши друзья устали, и им пора отдыхать, а нам нужно поговорить.
Еврей жестом предложил ему выйти. Они удалились, а мы с Колей расположились, чтобы отойти ко сну. Брат тактично промолчал по поводу моего поведения и пожелал мне спокойной ночи.
Я долго лежала без сна, закутавшись в плед. Лежала в каком-то тупом опустошении. Какое-то время спустя кто-то едва коснулся моих волос и осторожно погладил по голове. Повеяло восточными благовониями. Сердце екнуло, но я, боясь повернуться, лежала ни жива, ни мертва.
— Елено, Еленушко, ты вошла в мою жизнь и разбередила душу мою. Одни только небеса ведают, что творится в сердце моем! — взволнованно зашептал Святогор. — Что станется со мной без тебя, ладо моя?
Как чудесно и непривычно звучали его слова! И я вдруг осознала, что говорил он на древнерусском — на языке моих далеких предков. И я порывисто повернулась к нему лицом. От неожиданности он чуть отпрянул:
— Ты не спишь?
— Нет. Я наслаждаюсь звуком твоего голоса и красотой твоей речи, — ответила я по-русски.
— Выйдем в патио, подышим свежестью ночной, — предложил он. — Там мы поговорим, никому не мешая.
Внутренний дворик был небольшим и уютным. Ночная прохлада пряталась в зелени плюща, покрывавшего своими зарослями тонкие стройные колонны. Ночь освещалась смазанным отражением луны, дрожавшем и игравшем бликами в маленьком фонтанчике посреди патио. Я укрылась в тени увитой плющом колонны, а Святогор долго и беспокойно ходил вокруг фонтана. Наконец, он приблизился ко мне и решительно спросил:
— Я мил тебе, Еленушка?
— Да, — не задумываясь, призналась я.
Я стояла в тени, и Святогор долго вглядывался во тьму. Его же лицо, освещенное луной, выражало глубокое волнение, с которым он силился справиться. Он молчал. Слышалось журчание фонтана и легкий шелест листвы на ветру.
— Сегодня я смел не только для боя, — заговорил он снова. — Сегодня я дерзок, вероятно, под воздействием вина. Я не пью так много, но сейчас это даже к лучшему: иначе я никогда не осмелился бы поговорить с тобой начистоту. И я не случайно сказал тебе, когда добрался до вас, что моя смерть избавила бы тебя от необходимости делать выбор.
Я дотронулась ладонью до его губ и, малодушно пытаясь остановить его, пролепетала:
— Не надо, Святогор…
Он поцеловал мою ладонь и резко отнял ее от лица:
— Не останавливай меня! Поздно! Даже если я промолчу, тебе не уйти от необходимости делать выбор. Я не откажусь теперь от тебя просто так! Но я не тороплю тебя с решением. Впереди еще тяжелая дорога и почти невыполнимая задача. Но когда мы вернемся в замок, я спрошу тебя о том же.
— О чем? — хрипло и глухо промямлила я.
— Я уверен, что дон Ордоньо не станет препятствовать. Я приму христианство, стану одним из его вассалов. А ты…ты будешь моей единственной, богом посланной мне супругой. Если только захочешь… Я заклинаю тебя…, подумай над этим!