Сантрелья

Через несколько часов нашей скачки река блестящей лентой изогнулась, чтобы в изгибе приютить огромный, обнесенный каменной зубчатой стеной, город. Он вальяжно раскинулся прямо на берегу, с юга и юго-востока отороченный и защищаемый гордым Гвадалкивиром. От величественности открывшегося нам зрелища захватывало дух.

Год назад я видела современную Кордову. Она пленила меня своей связью с историей. Она раздражала меня поклонением перед мусульманами, сквозившим во всем ее облике и проявившимся в том, что все сувениры в основном были связаны с исламским прошлым этого города. Она покорила меня непокорностью реки, оседланной столь же непокорным римским мостом. Она примирила меня с историей халифата размахом раскопок дворца Мадинат Аль-Сахры, раскопок, дававших пищу и волю моему воображению. Однако это был уже небольшой современный, правда, типично андалусский, но все же европейский город.

Кордова-столица превосходила свою прапраправнучку величием и величиной. Город явно занимал большую территорию, чем Кордова двадцатого столетия. Сейчас перед нами распростерся грандиозный город-крепость, недоступный внешнему вторжению, скрывший свою мощь и славу за крепкими стенами. Основа культуры этого города не оставляла сомнений — над стенами высились то тут, то там изящные, упиравшиеся в небеса минареты мечетей. При первом взгляде я насчитала их более двадцати. А сколько еще пряталось за стенами в глубине этой жемчужины арабской цивилизации?

И мы осторожно сквозь мощные ворота пробрались в город, который жил пока своей обыденной жизнью. И все же в этой обыденности звучала нотка тревоги, и не затих еще грозный басовый аккорд страданий. В воздухе, не по-ноябрьски теплом, повис едва уловимый запах гари, однако, он становился более осязаемым при каждом дуновении ветра, приносившем волнами этот дух пожарищ и уносившем его прочь, после чего оставался дымный шлейф, который долго и постепенно рассеивался и оседал до следующего порыва ветра. Люди на улицах имели озабоченный вид, и, на мой взгляд, их должно было быть гораздо больше. По моим представлениям, восточный город — это всегда шумный, бурлящий людской водоворот, тем более что Кордова была тогда полумиллионным городом.

Мы с опаской брели по узким улочкам, то и дело замечая черные, дымящиеся прорехи в белой веренице стен домов. Возле этих брешей иногда топтались люди, стараясь спасти свои пожитки из-под обгорелых обломков, некогда дававших им кров. Но самое ужасное, что повергло меня в шок, так что тошнотворный ком подступил к горлу, а в глазах потемнело, самое дикое — это валявшиеся прямо на улицах, никем не убранные трупы. Иллюзия города, живущего обыденной жизнью, исчезла, растворилась. Это был город, ввергнутый в хаос и кошмар внутренних войн, которые, судя по пожарам и телам, то затухают, то разгораются с новой силой. Правление Мохаммеда Второго не принесло городу обещанного спокойствия.

Мы пустили коней шагом, чтобы не шарахались те немногие люди, которые встречались нам на пути. В этом познавшем горе городе мы, похоже, оказывались единственными всадниками. Мы испытывали неловкость, возвышаясь над его жителями: не сговариваясь, мы спешились и продолжили продвижение по улицам, ведя коней под уздцы.

— Куда мы направляемся? — нарушил тягостное молчание Николай.

— На том берегу Гвадалкивира живет один мой знакомый араб, — откликнулся Святогор. — Попробуем остаться у него до завтра. Дворец далеко, и сегодня нам до него не добраться.

Вскоре узкая улочка вывела нас к триумфальной арке, и я вдруг осознала, что я уже здесь бывала, только в двадцатом веке. Мы достигли моста. Да-да, того самого римского моста, который являлся мне в снах. Только теперь я видела его воочию и при свете дня. С трепетом ступила я на эти древние камни и на его середине я приникла к парапету, созерцая воды Гвадалкивира. Кустарник, кое-где покрывавший островки-залысины реки, пожелтел, а то и скинул листву. Река, в мой первый визит в Кордову казавшаяся мне в темноте ночи таинственно пугающей, теперь производила впечатление легкой, даже веселой. Я невольно залюбовалась этой беззаботной игрой воды, и, подавленная прогулкой по гибнущему некогда цветущему городу, я неожиданно почувствовала некоторое умиротворение.

— Здесь чудесно! — поддержал мое настроение брат. — И эти вековые камни под ногами дают ощущение вечности и основательности. То, что мы видели сегодня, преходяще. А это, — и он развел руки, одной указывая на мост, а другой — на реку, — вот это — вечно!

Я не могла оторваться от широкой, убегающей вдаль, живой в своем течении и в изгибах своего пластичного тела, реки. Она вселяла в меня силы, вливала в меня энергию, настраивала душу на спокойствие, а ум на философию. На плечи мне легли чьи-то крепкие руки, и их тепло слилось с поступавшей в меня свежей струей энергии, и у меня словно выросли крылья.