Сантрелья

"Врата времени имели силу, подтверждая могущество Всевышнего и узость взгляда нашего на вещи в этом мире. И покинули меня друзья мои, пришедшие в наше столетие из будущего столь далекого, что воображение человека, устремленного в грядущее, охватить его неспособно. Друзья, мои спутники надежные и верные в уже описанном мною путешествии, полном опасностей, прошли сквозь врата загадочные в свой мир. Мне же остались лишь воспоминания.

И я вдруг остро ощутил тоску по стране своей, далекой и холодной. И не однажды я подумывал о возвращении домой. Теперь же родичи мои из будущего, меня покинули, я ощутил, что надобно мне отыскать пути на землю родную, с детства оплакиваемую. Тогда я ближе окажусь к друзьям моим не во времени, так в пространстве.

Впрочем я службу продолжал у дона Ордоньо. А в арабском халифате война братоубийственная полыхала с неослабевающей силою. Возвращались и вновь направлялись на бойню эту небольшие отряды христианские. И господин мой предложил мне к арабам отправиться, коли будет таковое мое желание. Причем заметил он участливо, что оставляет за мной право выбора стороны, ибо свободен я в действиях своих. Ответствовал я, что в сей войне нет интересов моих. И противится сердце мое и не может принять ни одну сторону, ибо разрушается на глазах могущество просвещенного общества арабского, и чья-то жажда бессмысленная единоличной власти приводит к гибели людей ни в чем не повинных.

Развязанная Мохаммедом Аль-Махди война арабов с арабами, мусульман с мусульманами, все больше запутывалась, вовлекая в круговорот этот смертоносный все растущее число людей — и жертв невинных, и иноверцев и чужеземцев, алчущих добычи и разбоя. Бежал Мохаммед Второй из Кордовы, войсками Сулеймана захваченной, и призвал на помощь каталонцев и сакалибов. И одержал с ними ряд побед над берберами и христианами Сулеймана, и в Кордову вновь вошел победителем, и халифом вновь себя провозгласил. И вспомнил я тогда слова пророческие Гайлана, моего учителя.

Но не снесли берберы, воинственные и кровожадные, поражения своего, напали внезапно на отряд каталонцев, и в яростной схватке разбили его наголо. Отказались от борьбы неправедной каталонцы недоумевающие и покинули Кордову многострадальную, оставив ее беззащитною.

Однако, Аль-Махди, ослепленный самовластием, самоуверенно пытался построить оборону перед неминуемым берберов наступлением. Но вожди сакалибов предали узурпатора, и отыскав в темнице Хишама, единственного Омейяда законного, в Мадинат Аль-Сахру его доставили. И вновь возвели на престол халифа моего непутевого. И казни подвергли узурпатора. Питал надежду я, что отныне в халифате все стороны утихомирятся, ибо возвратился на престол правитель законный. Остановиться же никто не мог иль не желал. И в этой бойне продолжительной сами арабы оказались оттесненными. И сакалибы, и отряды христианские пользовались среди мусульман раздорами. Берберы же особенно бесчинствовали, учиняя грабежи и погромы. И погиб в нечестивом том водовороте город-дворец Мадинат Аль-Сахра, бывший домом мне многие годы. Пал дворец, разграбленный, униженный, растоптанный, сожженный, в крови потопленный. И осталась лишь легенда о величии халифата Кордовского, о могуществе и культуре его халифов, о веротерпимости и открытости арабов.

Сердце мое кровью обливалось, когда о судьбах размышлял людских. Всей душою рвался я на родину. Давно уж принял я решение в дорогу дальнюю отправиться. Уйти рассчитывал тайно, никого не оповещая. Но как-то обратился ко мне дон Ордоньо с разговором, необычным и волнующим, врасплох меня заставшим. Напомнил мне господин мой, как года три тому назад при обстоятельствах невероятных пообещал он даровать мне титул рыцарский. Удивление выразил сеньор мой, что до сих пор я не обмолвился ни словом о том его обещании. Отвечал я, что нимало титул сей не изменит к службе моего прилежания, что он был когда-то нужен мне по очень личным обстоятельствам, теперь уже ушедшим в прошлое. Об этом помнил господин мой, без сомнения. И высказал большое чаянье, что ушло то время безвозвратно и ни следа в моей душе не оставило. От ответа уклонился я. Господин же мой торжественно предложил мне руку Беренгарии.

Эта девочка была мне не чужой. С детства языкам, наукам обучал. Не посмел бы обмануть беспечно ее чаяний. И всем сердцем я любил ее как учитель, как наставник, старший друг ее. Но любови той, какую должно супругу к женщине испытывать, в своем я сердце не отыскивал. И не найдя другого выхода, признался дерзко я хозяину, открыл ему свое намерение вернуться в сторону родимую. Впервые я во всех подробностях поведал господину своему историю жизни моей подлинную. Признался, что здесь на чужбине я ни арабом, ни кастильцем не стал, а на родине моей я был бы русич, и им в душе все годы я считал себя. И что особо ясно осознал я то, когда в замок приходили чужестранцы, таинственные гости наши, русичи по крови.