Сантрелья

И набег сотворили печенеги вновь, разорили деревеньки окрестные да и к городу нашему подвигалися. Рассердило то нас несказанно. Велел я воеводе дать отпор достойный ворогу коварному. Да и сам поскакал вместе с воями. Лук звенел тетивою натянутой, только стрелы разлетались, настигая неприятеля. И в азарт я вошел, был я гордый и радостный. И Перуну уже слагал вирши благодарственные. Печенеги пустились наутек. А я все мчался за ними весело, и конь разделял духа моего состояние. И вдруг в воздухе просвистело что-то непонятное, обожгло меня ударом неожиданным и с седла меня стащило, наземь и в кусты. Конь же мой врагов догонял один. Оказалось, плеткою из седла меня вышибли, руки спутали мне бечевою надежною, рот заткнули тряпкой неприятною, поперек седла меня перекинули и куда-то прочь от дома моего поскакали.

Так попал я в полон печенежский и познал неволю мою первую. Там недолго меня продержали. И благодарение богам, не издевались надо мной, не избивали и кормили даже в сутки раз. А однажды обрядили меня во все чистое и повезли в кибитке на торжище. Я такого скопления люда торгового в жизни своей не видывал. Это людная шумела ярмарка, со всех концов света товары стекались сюда, и купцы торговали разноязыкие. Русичей я тоже здесь услыхал. Продавали они меха теплые, воск и мед предлагали желающим.

Но вот привели меня в уголок торговой площади, где торговля шла еще более бойкая, а товаром был люд живой. Стал и я таким вот товаром. А купил меня человек из синей стороны /Синяя сторона — восток/, удививший меня всей своей внешностью, а особенно одеждами. Вовсе он не помышлял покупать людей, ибо был он путешественник и описывал земель географию. Мальчугана он пожалел во мне и, не торгуясь совсем, у печенегов выкупил да и взял меня с собой в свои странствия.

Так и начался мой второй полон. Звали господина моего Муса Ибн-Шахри, был он из арабских стран. Не обижал он меня, кормил вкусно и сытно, одевал по-арабски и обучал меня языку своему. Стал я личным его прислужником, хаживал за ним, подносил питье, выполнял поручения разные. За провинности он меня наказывал плеткою слегка, но без злобы, а так, порядку для.

С ним объездил я страны синие. Побывали мы в самом пышном и людном городе, городе городов Востока — Багдаде. Ибн-Шахри приказывал мне молиться Аллаху. И когда я сносно изъяснялся уже на языке его, обучал он меня читать Коран. Так и начал я постигать мудрость восточную. Изучал я письмо арабское, изучал я науку счета и измерения. Помогал я господину своему в составлении карт тех земель и стран, что повидали мы. Переиначил он на свой манер имя мое, называя меня Сит-аль-Хур.

Любо мне жилось в доме у него. Восседать любил я на мягких ковриках, коль досуга выпадала минутка, и любоваться арабесками узорчатыми внутреннего убранства. И кружилась голова моя от изящества и воздушности форм.

Без сомнения, часто плакал я, скучая по дому родимому, но уговаривал себя, что я муж уже, познавший радость битв, и слезы лить не гоже мне. Тогда я просто тихо воздыхал, вспоминая лицо ласковое моей матушки да глазки озорные сестер моих старшеньких. Ни на минуту не допускал я сомнения, что не вечным будет полон. Верил, что смогу заслужить добром я свободу мою, или убежать смогу, коль на волю меня не выпустят.

У Мусы Ибн-Шахри часто собирался разный люд. Господа эти важные мне нравились, их восточные одежды привлекали меня. Так изысканно и мудро разговор они вели, такие сложные понятия обсуждали, что порой я забывал их обслуживать, а застывал на месте и заслушивался.

И однажды гость спросил у господина моего, почему мальчик-слуга внимает их речам. Ибн-Шахри не рассердился на меня, а напротив, с гордостью потрепал по волосам и ответствовал, что смышленый я, к языкам и наукам способный, не злобивый и довольно послушный. Но откуда родом я, почему так светлы волосы мои и так зелены мои глаза, господин мой дать ответ на смог. Объяснил лишь, что купил меня далеко-далеко на торжище и приобрел меня из жалости.

Проявивший ко мне интерес гость пожелал проверить мои способности, убедиться, что столь светел мой ум и столь глубоки мои познания. И он взял меня к себе дня на два-на три. Ибн-Шахри не возражал, лишь плечами пожал. Не рассматривал он меня как раба своего, а привязался за тот год ко мне, как к сыну.

Саид Ал-Адрис — гостя звали так. Он домой к себе привел меня. Дом его потряс еще большим великолепием, чем дом господина моего. Три дня мучил он меня заданиями умственными, изнурял меня наставлениями. Три дня вынуждал меня изучать языки, дотоле мне не ведомые. Три дня заставлял меня даже петь, плясать и позволил мне подергать струны инструмента музыкального, любопытство мое вызывавшего.