Сапфировый альбатрос

А в революцию ни внука его, отставного гвардейского капитана, ни барыню старую соседские мужики с чего-то не тронули. Хотя случалось, что и дома помещичьи кострами жгли, и людей, надломив, замест сучьев подкладывали, сырость сушили, но насчет последних господ Суходольских рассудили так: може, и сами помруть, як додумаються!

И те остаточками вещей дни проживали — за плюш с кресел бабы несли яйца и сало, оставшиеся от мужа карточки непристойные скупила за пуд муки и пять фунтов меду администрация здешнего совхоза, нижняя юбка пошла на скатерть в исполком. А осень привела в усадьбу барскую человека рода простого, чернокостного — тугожилой закваски бабу с тремя ребятухами да скотинкой рабочей.

Молва шла за солдаткой Ганной, что башмак за обутой ногой: баба жарких кровей, разлучница-баба, а если жинок послушать, так потаскуха просто.

Было раз: пришел ночью барин Василий Петрович к солдатке Ганне на кухню по мужскому делу, с кровью бунтующей, а она его прогнала.

— Если прыспичила вам любовь, Василий Петрович, то ожениться треба. Обрыдло мени уже так.

Но в исполкоме опять заартачилась:

— Не буду зроду Суходольшей и не буду! Не я барина просила, а вин мене: не зовут коня по оглобли! Ось так и обозначь: Галина и Василий Мазюк!

Стоял Василий Петрович бледный весь, что мелом вытертый, в мыслях — мгла слепая… Последний ведь из рода Суходольских!..

Вместо крика тихо выдавил:

— Ну, пусть по ее будет: Мазюк!

Визгом шелковым — при взмахах косы Ганниной — стонут травы, упав. И Василий Петрович рядом тут. Прилипает к плечам, к груди, мокнет от поту соленого рубаха, ноют руки тягуче от непривычной работы. Посмотреть на него: ком земной! Одна беда — клеймом нестертым: запой горький.

И все замутилось той самой бутылью…

За сладким самогоном приезжий купчик припомнил ему хвамилыю дворянскую, смененную на мужичью:

— В таком случае… мертвец вы есть, добродий. К слову, добродий, про помещиков… Мы у их завсегда жен покупали, хэ-хэ-хэ! Ось, скажу я ему… барину Суходольскому… на валюту какую-иную — пусти до бабы своей спать — пустит!

Слово крепкое на слово срамное — и поднялся ярым-диким Василий Петрович, и что увидел первое — ступу медную — бросил с силою в лицо купчиково — лясь!..

А после в газетке сообщалось уездной: удушился рушником на прутьях оконных в тюрьме здешней — говорили, что бывший барин Суходольский.

Это крепко третий Мишель загнул. Ядрено. Где только такого поднабрался? Не от еврейского же своего, я извиняюсь, папашки в городишке Лубны, где третий Мишель прикончил свое гимназическое обучение аж с целой золотой медалью.