Сапфировый альбатрос

Все забористые тут личности, одна позабористей другой!

А вот покладистому чахоточному Кузьме просто-таки чисто подвезло. Побирался как-то на Ждановке, сунулся во флигелек к бывшему полковнику Коровину Касьян Лукичу, почти уже окончательно помершему от злого параличу. И, к удивительному изумлению своему, был принят в должность сиделки. Потому как крутотелой Зое ужас как надоело возиться с папашкой, который все никак не помирает да не помирает. И еще имел Кузьма заботу об одном жильце — о белогрудом, избалованном кукурузой «конский зуб» попке-какаду. Зоя ушла в сожительницы к райпродкомиссару Забуеву, а когда у того обнаружилась жена в Сестрорецке — к моряку-англичанину Грэю, и Кузьма додумался обучить попугая таскать желающим билетики с их счастьем.

Попугаево счастье сочиняли вместе с полковником.

«Вы, товарищ, будете счастливым. Потерпите, и найдется Вам постоянная служба».

Или:

«Вы проживете, товарищ, больше 70 лет в полном благополучии. Остерегайтесь только ездить на крышах вагонов».

А в конце билетиков полковник диктовал: «Обещанного три года ждут».

Так бы и жить да поживать, да вот одним утром только, когда в окна коровинские поползла осенняя сырость, у чахоточного Кузьмы хлынула вдруг, как из-под крана, бурая кровь. Хлынула, приклеила его замертво к блошиному грязному тюфяку, разложенному по полу…

Тут и рассказу конец. Но тоже крепко изготовлено, забористо.

Третий Мишель умел расписывать цветасто и про то, как бронзотелая Майя целует смуглолицего Христофора в черноусые губы и сильную шею и сама трепыхается ночным морем, а за Сарыголем море режет ножами цветными землю, синее острие свое спрятав в желтых сухих песках берега.

Там третий Мишель, если только не врет, проживает в доме старого слепого Гассана, Майиного папашки, и все это среди сада, оплывшего плодами, ленивого от соков, будто как зрелая пересыщенная женщина. Это все третий Мишель так умел загибать насчет женских ленивых соков.

Он сидит тут месяцами, дожидается, пока с родной русской степи повеет многоликим ветром его новой, очищающейся России, оторванной от него узким горлом болотноводого Перекопа.

Это все он же, третий Мишель, насчет многоликого ветра очищающейся России. Но вот к нему просится на постой подпольщик, высокий, русый, с широкой волнистой бородой, а на губах из-под усов, что ржаной полнозерный колос, змеится улыбка, брошенная карими глазами.

И уже нет прежней вязкой тоски, есть новое лихорадочное — риск.

— А знаете, накроют меня эти подлецы — оба вместе с вами вроде маятников, пожалуй, будем раскачиваться на Голой горе.

А однажды ночью третий Мишель подслушивает, как его гость прощевается с Майей, и бронзотелая ему этак беспечально отвечает, что слезы не будут сушить ее сердце, а она заместо этого пойдет искать новую радость. Любить можно двоих, троих, многих! У плодов сок разный, у моря много красок!

Назавтра же морщины Каффы трясли ревучие, зычные взрывы, за песками у Сарыголя вырывались огневыми отрепьями к желтозвездному посеревшему небу — кто-то неведомый поднял с земли интендантские склады.

А потом и сам третий Мишель уходит к снегам своей красноземной России.

Люблю, говорит, Россию, живу ей, и — нету тоски! Хотя немножко до какой-то степени и есть: пахучегрудая, бронзотелая девушка-женщина Майя, дочь старого Гассана-плодовода, где ты?..

Где? Где прошлогодний снег.

Красиво умел третий Мишель закручивать, ничего не скажешь. Но все равно его более сильнее завлекали всевозможные уроды и уродцы. В своем весьма даже подперченном повествовании «Полтора Хама» вон он каково разрисовал старорежимное российское захолустье:

Изо дня в день хлюпался людской вялой раструской кислый студень-базар. Ерзала по домам, ухмыляясь вековечным ехидным рыльцем, юркая гнилозубая сплетнишка. Часами, днями, неделями перекликались сытый чох, отрыжка, зевок и икота.

О, гноеточивая, старая, заштатная Русь — смерть тебе!

Но упрямые старорежимные купчишки помирать никак не намереваются:

Возвратят имущество, не обойтись без этого, как бог свят! — не унимается у себя дома Сидор Африканыч. — Заставят их! Англия потребует, купцы европейские.

Хужее того — бывший белогвардеец по прозвищу Полтора Хама замаскировался аж под целого советского военрука! А сам еще и похваляется: «Я вашего брата, мужика, штук сто сам запорол! Запорол, засек, изрубил, пристрелил…» Да еще и доверчивую девицу своротил с прямого пути. А потом, как у них это, у белобандитов, водится, вдобавок придушил, чтоб не выдала его советским органам.

В общем, правильные идеологические уроки давал третий Мишель: будьте бдительны, враг не сдается, надо добивать.

Вон чего он творит в своих тылах!