Сапожники

Скурви (с дикой, безумной улыбкой). Классовый класс! Ха-ха-ха! Логистика классовой борьбы. Классовая борьба классов против самих себя. Я тоже самого себя презираю. Все, хватит, из этих сетей надо выпутываться, кем-то нужно становиться: или по эту сторону, или по ту. Из страха перед ответственностью – моего страха – я готов упустить самый лакомый кусочек предназначенной мне жизни. А ведь будь я графом, я бы мог лишь наблюдать за всем этим со стороны.

Княгиня. Только в Польше так остро стоит проблема принадлежности к графскому сословию. С этой минуты я запрещаю об этом говорить – шлюс, чудные мои мальчики! (Целуется с подмастерьями.)

Скурви. Как можно так выражаться: «чудные мои мальчики» – бр-р-р. (Содрогается от отвращения и цепенеет.) Это, знаете ли, верх безвкусицы и моветона! Я содрогаюсь от отвращения и цепенею. (Делает это.) 2-й подмастерье (вытирает руки о фартук). А вот мне уже за эти ваши туфельки нужна не монета, ваша княжеская милость, – мне бы десяточек точно таких же огненных поцелуев, какими обменивались господин Ксикос и госпожа Корпонэ в романе Мора Йокаи, который я читал в детстве.

Княгиня (направляя на него маленький серебряный браунинг). Знаю, «Белая дама» называется. Ты тоже получишь десяток пуль, как тот самый Ксикос.

1-й подмастерье. Так пишут дамочки, занимающиеся литературным трудом в бессознательном состоянии, ворошительницы устоявшегося понятийного порядка, безумные кликуши, исповедующие гадкий принцип «жизнь – это искусство, а искусство – это жизнь». В результате мы и получаем то, что сейчас происходит на нашей маленькой сапожницкой сцене, – все это придумано этими балаганьими лбами!

Скурви (внезапно приходит в себя, встает). Эге!

Саэтан. Смотрите, опять заэгекал. Наверняка выискал еще что-нибудь, чем бы над нами возвыситься. Качели какие-то, а не человек. Однако он тоже существо неудовлетворенное, это я вам говорю, и испытывает он, вероятно, адовы муки, как выражался похороненный недавно в Вавеле,[6] а не на Скалке,[7] как того хотелось бы некоторым, Кароль Шимановский.[8] Все же Скалка предназначена для захоронения локальных знаменитостей, а не подлинных гениев.

Скурви (обрывая зубами цветы). Хочу и буду! Я стану у них во главе и покажу вам ключ к моей душе. Вы узрите величайшего представителя моего класса – бедной, несчастной, демократической, недооцененной до конца буржуазии. Я должен! Я просто обязан преодолеть желудочные проблемы, после чего я буду рассматривать ваш вопрос на более высокой духовной платформе. Вы еще будете мне руки целовать, вы, мои братья по духовной нищете.

Саэтан. Да никто тебя ни о чем не просит. Ишь ты, тоже мне какой Робер Фратерните выискался! Нам не нужна интеллигенция – ваше время прошло. Из вибрионов мы произошли – в вибрионы и вернемся. Я люблю животных и поэтому ощущаю себя двоюродным братом змей юрского периода и силурийских троглодитов, а также лемуров и свиней – я чувствую свою связь со всем живым во Вселенной. Нечасто это бывает, но это так. Эх! Эх! (Впадает в экстаз.)

Княгиня (восторженно). Ах, Саэтан, как я вас за это люблю! Люблю вас именно таким – грязным, вшивым, дурно пахнущим, с солнцем всеобъемлющей змеиной любви в сердце старейшего сапожника нашей планеты. Я, вероятно, когда-нибудь стану вашей – только для проформы, для шика, чтобы пофасонить, но с условием, что это будет всего лишь один раз.

Саэтан (поет на мотив мазурки).

Пестрого опыта в жизни не стоит бояться,
Правда, при этом нетрудно в дерьме изваляться.
А хоть бы и так – ну и что, ну и что, ну и что?
Кто мне ответит на этот вопрос? Да никто! Эх!

Княгиня (обсыпая его цветами). Я отвечу, я – это меня касается. Только не пойте, пожалуйста, больше никаких куплетов, а то вы сразу же выглядите так безвкусно, что просто ужас. Я – другое дело, я могу себе это позволить хотя бы потому, что быть княгиней очень трудно. (Кричит.) Эх! Эй! Гей! Да здравствует посредственность! Наконец-то я обрету в тебе утешение за все мои муки, мои и моих предков, а также их задниц. Даже этот бедняга Скурви не кажется мне сегодня таким ничтожным.