Сапуниха(СИ)

Яков, приготовившись к худому повороту в жизни, медленно поднялся навстречу служителям НКВД с узелком с продуктами и сменным бельём. Александра, вцепившись в рукав мужа, кусала губы, стараясь заглушить прорывающиеся рыдания, брела за ним, цепляясь ногами за землю. Всё происходило как во сне - звуки будто вымерли, движения растянулись наподобие резинового жгута. Резинка от натяжения может в любой момент лопнуть, и тогда боль вопьётся в хлестанутое место... Этим разрывом явился тонкий, пронзительный крик Иришки, выскочившей из дому в спутывающей её ночной рубашке, с растрёпанными волосами, с зарёванными глазами. "Папаня, папаня!" - рыдающе и захлебывающе взвился над подворьем крик и полетел над улицей, хутором и, наверное, над всей землёй. За Аришей выпорхнули Ганя с Варяткой, кинулись к отцу, повисли на нём. Тот стоял под стволами, растерянно и кисло улыбаясь женщинам - редкие, но крупные слёзы текли по лицу, цепляясь за кончики усов, и блестели на восходящем солнце. Епиша стоял на крыльце, крепко - до боли - вцепившись в перила пальцами, смотрел на происходящее, запоминая каждый миг. Конвоиры, в синей форме НКВД с алыми околышками и петлицами (словно в насмешку казачьему алому цвету),замешкались, опешив от вопля, но быстро пришли в себя, оторвали домочадцев от хозяина, побросали их на землю, грубо толкнули Авиловича к машине, бесцеремонно запихнув в кузов. Яковлевна осталась лежать на траве, царапая и вырывая ту с корнем, под плетнём рыдали, обнявшись, Ариша с Ганюшкой, а Варенька, спотыкаясь и падая, бежала за машиной, что-то кричала вслед...

Всех взятых, а были они из Плесистова, Попова, Острова, Ерусланова, Гуреева и Качалина, собрали в том же Качалине и отправили, как говорили, в Сталинград.

Да, задержанных привезли в областной центр, носящий имя вождя. Там следователи с рвением принялись терзать и выбивать из подозреваемых показания... Кто-то держался, отрицая нелепые обвинения, кто кружил в догадках по поводу ареста, а кто-то, быстро пав духом, признавался в "свершённых" преступлениях, оговаривая себя и земляков. Дознаватели менялись чуть ли не каждый день, и для Якова они вскоре слились в однообразное лицо... Допрашивали круглосуточно, выматывая людей морально и физически. Арестованные путались в показаниях, называя руководителями контрреволюционной организации то одних, то других, терялись в именах вербовавших их и в местах сборов... Путались во всём, но из "показаний" и наговоров ткали паутину дела, в ней сильно и крепко увязали посаженные в тюрьму, да и сами следаки...

Сидя на корточках в углу камеры в перерыве между допросами, Авилович, заросший, измученный, силился понять происходящее, перебирал в памяти события своей жизни и жизни людей, связанных с его судьбой.

Кто знает, может, и существует контрреволюционная организация, в которую входят враги, пытающиеся расшатать советскую власть, но только мало похож на них племянник Сергей. Он и ходит-то волоча ногу, и рука у него сведена в локте - ну какой он бандит или диверсант? Калика.

А Дмитрий Максимович? Уважаемый в хуторе человек, чеботарь, таковых поискать надо. Рассудительный, степенный - недаром к нему шли в трудную минуту за советом, недаром до революции, выбирая в хуторские атаманы, кричали Гурееву "Любо!" Хотя именно атаманство ставят Максимовичу в вину, как ему - службу в белой армии. Ну не мог он, казак Яков Бузин, присягавший на верность царю и Отечеству, прошедший по фронтам империалистической, встать на сторону красных! Не знавал большевиков, не летел вместе с ними в лаве с шашками наголо и пиками наперевес в атаки на германцев. Зато знал храбрых командиров своих, не кланяющихся пулям и рубившихся с ним плечо в плечо. Общался с бывалыми, израненными и увешанными крестами ратниками и видел, пусть лишь единожды, самого царя-батюшку... Было это на одном из построений перед отправкой на передовую. Стояли казачки на плацу в форме парадной у коней своих, держа винтовки на правом плече (в то время, как во всей армии, носили на левом), драли глотки криком "ура!", когда император с цесаревичем объезжали строй. А потом самодержец, уже пеше, жал чуть ли каждому руку, рубль серебряный дарил и спрашивал: "Ну что, ребятушки, постоим за веру, царя и Отечество?" Рубль тот, нерастраченный, лежит до се в месте укромном, в сундуке кованом.