Сара

— Выскочила замуж, а потом сбежала, как только деньги промотали, — сообщил он, мрачно подперев руками голову. Насчет стен он ничего не сказал, хотя я уже стоял с ремнем наготове. Он только плакал, разглядывая мои рисунки на стенах, где в нелепых и неузнаваемых формах изображалась она. Пока он плакал, я стянул целлофан с последнего ломтика сыра, доел его и отправился спать, хотя луна еще желтела шрамом посреди черного неба.

Проснулся в слезах: вороны с красными крыльями порхали у меня перед глазами, раздирая мои ноги в разные стороны, его дыхание обжигало мне шею, когти вцепились в лицо, вжимая в подушку. И тогда впервые вороны принялись клевать меня, и это оказалось даже хуже, чем можно было вообразить. Их клювы входили в меня как клинки, как пилы, как сверла. Пронизывающая насквозь боль вывернула меня наизнанку, а он с плачем повторял ее имя, снова и снова, пока у меня не потекла кровь из уха.

Я замер, оставив всякие попытки выползти из-под него. Я воспарил с маркером в воздухе и рисовал на потолке ее, как только вороны снова настигали и набрасывались на меня.

Полотенце подо мной стало алым от крови и хлюпало, как будто там была разлита томатная похлебка.

— Пошли, — сказал он, едва наступила следующая ночь, и одел меня, завернув в новое полотенце и засунув его мне в трусы. Он отнес меня к машине, где я привалился к дверце, выжидая, пока он запрет дом. Он повез меня в нашей машине, которую оставила она, а не в своем фургоне.

Мы ехали долго и свернули на какую-то грязную дорогу, где нельзя было пройти, чтобы не увязнуть. Вдруг машина затормозила.

— Прости, — сказал он, достал фонарик из-под сиденья и ушел.

Я поднялся и увидел удаляющийся луч света, скользивший меж деревьев. Я смотрел, пока свет окончательно не растаял в темноте и лишь одинокая луна просвечивала сквозь сумрачную толпу деревьев.

Огонь, вспыхнувший ярким светом прямо в глаза, ослепил меня, но я отчетливо услышал голоса.

— Держите его, сестра!

Снова вспышка. Я извивался, но хватка была прочной.

— Теперь переверните.

Меня перекатили на живот, раздвинув ноги в стороны. Еще одна вспышка — и я опять слепну, но изворачиваюсь и за плывущими пятнами вижу двух полисменов напротив: они стоят, хмурятся и попивают из бумажных стаканчиков, над которыми поднимается пар.

Я с воплем пинаюсь, пытаясь вырваться.

— Вы не поможете, офицер, если вам не трудно. Один из них подходит, ставит стаканчик и наваливается мне на спину. Еще одна вспышка. — Чуть вбок, поверните его.

Меня снова вертят, как хотят, и перекладывают на белую бумагу, расстеленную снизу, подо мной.

— Как тебя зовут? — спрашивает коп, его спертое дыхание обволакивает мне лицо. Я пинаюсь изо всех сил. — Проклятье! Он разобьет камеру! Держите крепче!

Руки сдавливают меня со всех сторон, вжимают в пористую пластиковую столешницу, бумага рвется и намокает от моей слюны.

— Имя как? — снова спрашивает полицейский. — Нашли в машине какие-нибудь документы?

Новая вспышка озаряет меня сверху. Я вижу в углу свою скомканную одежду, полотенце, забрызганное кровью, торчит из мусорной корзины. Я совершенно голый.

— Надо наложить швы, готовы?

Новая вспышка. Коп прикрывает дверь, блокируя отступление, снова пьет из стаканчика, не снимая руки с рукояти пистолета, торчащего из кобуры. Я снова кричу.

— Сестра, нитки!

— Еще один снимок! Раздвиньте ноги пошире… еще, отлично, о’кей, великолепно! Спасибо, ребята. Надеюсь, вы найдете подонка, который сотворил с ним это. До встречи, пока.

— Затягиваем шов.

Я лежал на животе, растянутый по рукам и ногам, пристегнутый к столу и распластанный. Что-то мягко скользнуло подо мной, поднимая бедра, ремни сдавили мне ноги, спину и голову. Вокруг рокотали голоса:

— Имя, имя твое как? — требовал нависший коп.

— А сейчас будет немножко больно, — предупредил доктор.

И откуда-то издалека донеслись удары.

— Отлично, еще один стежок…

их крыльев…

— И последний…

И по комнате разлетелись, расплылись их алые, кровавые перья.

— Ну вот, пошли…

и острый как бритва клюв, в котором торчали.

— Сейчас пристроим тебя.

куски моего тела.

Пленные игрушки

Женщина держала две куклы. Волосы ее были туго стянуты желтым пучком на затылке, отчего глаза растягивались в щелочки. Она то приветливо улыбалась мне, то хмурилась, переводя недоуменный взгляд на кукол. Одна из них, изображавшая взрослого мужчину, была со спущенными штанами — точнее, женщина это сделала за него. Оттуда выпирал его аппарат, окруженный черным нитяным газончиком.

— А маленький мальчик — блондинчик, как и ты.

Комната, где мы сидели, была в розовых тонах, с развешанными по стенам фотографиями улыбающихся детей. В углу был кукольный домик, в котором проживала резиновая семья. Я сидел на коврике с алфавитом, скрестив под собой ноги, как и она.

У куклы-мальчика на месте рта была круглая дырка «и веснушки совсем как у тебя», — не преминула заметить она, щелкнув меня легонько по носу.