Sarah-fan: Еврейский романс

Уже в камере, после того как накормили какими-то помоями, Андрей прокрутил в памяти вопросы, которые ему задавали, догадавшись, наконец, кто его заложил… Глупенькая девочка! Он хорошо знал Лю: сдать человека органам она могла лишь от полного отчаяния. И ведь сам невольно ей подсказал: если он выпихнул из времени ее Андрюшку, то единственный шанс его вернуть — произвести своего рода рокировку, выпихнув теперь его самого. И КГБ для этой цели самый лучший и надежный помощник. Сначала, конечно, повезут в Москву, на Лубянку; промурыжат с годик, а потом — или расстреляют или сгноят в мордовских лагерях. Вряд ли в результате всего этого вернется Андрюшка, но теперь они квиты: двадцать лет назад он ее предал, теперь она его. Впрочем, и здесь он себя обманывал: Андрюшку бы она не предала никогда! В органы же сдала чужого, взрослого, непонятного ей человека, который непостижимым образом украл у любимого внешность, голос, интимный опыт, да еще предъявил свои права на нее. Молодец, девочка! Я тобой горжусь… Как же нелепо заканчивается жизнь. И альтернатива-то как сузилась: что Америка, что Лубянка, что в детство впасть на старости лет и приставать к девчонке, которой уже давно нет на свете. И тут почему-то вспомнилась культяпка гитариста: нет, ничего удержать невозможно! Особенно того, чего уже нет.

Ночью неожиданно вызвали к следователю. Долго соображали бойцы невидимого фронта, но сообразить так и не смогли. И Москва не помогла, тупо настаивая на немедленной отправке к ним арестованного. Но ведь и самим хотелось если не расколоть матерого шпиона, то хотя бы получить ответы на мучающие их вопросы. Как, например, могут быть настоящими (а это подтвердили эксперты) доллары, если на них стоит дата: “1990 год”? И что это за миниатюрный прибор, которого нет в самом свежем и закрытом справочнике? Эту игрушку они насиловали, пока аккумулятор не сел.

Андрей согласился ответить на часть вопросов, — при условии, что с него снимут наручники и накормят нормальным обедом. Чекисты охотно пошли на сделку и даже коньячком угостили. И объяснил им Андрей, как профессионал профессионалам, что через двадцать с лишним лет и доллары будут в свободном обращении, и пейджеры у каждого второго, и даже телефоны мобильные появятся. И путешествовать во времени станет возможным. Но осуществлять это сможет только одна организация, — сами догадайтесь, какая. Поэтому Москва и не дает вам со мной разбираться, говорил он, даже на Лубянке в курсе всех дел только два человека. И в довершение разговора попросил, как бы услуга за услугу: уничтожить заявление Лю, не ставить ее на учет и никогда не привлекать к внештатной работе. Это было последнее, что он мог для нее сделать.

Спал на удивление крепко, да так, что к ночи еще и полдня прихватил. Его не будили, не дергали, отнеслись вполне уважительно: вернули почти все вещи, включая шнурки от ботинок, на завтрак сварили кофе и принесли в камеру свежие газеты, из которых он узнал о последнем заседании Политбюро, положении на полях страны и результаты матчей в чемпионате по футболу. О выезде на вокзал сообщили заранее, чтоб успел побриться и привести себя в порядок.

Сопровождающих было двое. Сдержанных, спокойных, молодых. Когда поезд тронулся, они прикрепили его наручниками к трубе, чтобы иметь возможность спокойно поужинать, сходить по очереди в туалет или покурить. К Андрею относились по-дружески, обращались на вы, очень интересовались, как там в будущем. Началось с примитивного: кто будет править после Брежнева, начнется ли война с Америкой, дадут ли всем квартиры. Потом он объяснил им, что такое видеомагнитофон и компьютер, зачем открыли границы и почему убежали не все; как достигнуто изобилие в магазинах и чем недоволен народ. Особенно поразили их две вещи: принцип “разрешено все, что не запрещено законом” и то, что можно свободно купить любую машину и квартиру, были бы деньги. Выяснилось, что оба стоят в очереди на “запорожец” и живут в общежитии.

Андрей рассматривал все эти разговоры как некую игру, забаву — чтоб время скоротать. Но отвечал честно, — не вдаваясь, правда, в детали. Иногда недоговаривал: трудно было предугадать их реакцию, если бы он сообщил, например, что КГБ разгонят, памятник Дзержинскому снесут, а от всесильного КПСС и мокрого места не останется. Впрочем, ребят больше интересовали вполне житейские, материальные проблемы. Если бы он знал, чем все обернется, не сказал бы и десятой части: уж очень светлым и сладким показалось будущее этим “горячим сердцам”. При нем они не решались вслух высказывать свои восторги, но физиономии сияли не меньше, чем у делегатов съезда, когда Хрущев объявил о скором пришествии коммунизма.