Я присвистнул, представив себе эту картину, а Африкантов продолжил:
– В общем, урбанизацией и не пахло. Но я на это не сетую. Я, наоборот, очень рад, что родился и вырос в такой вот заштатной деревушке, с её вековыми устоями, с традиционным воспитанием, когда тебя мог за озорство наказать любой житель деревни, попросту говоря – отшлёпать. Это было стыднее всего. Старших мы уважали, стариков почитали, а с младшенькими сестрами и братьями возились. И тогда уже лепили игрушки! Да-да, уже тогда… Убежишь, бывало, и в укромном местечке, в овраге, где из глинистых берегов бьют ключи, лепишь… Но профессионально заниматься ручной художественной лепкой из глины я, дорогой мой Евгений, начал пятнадцать лет назад, когда могучая волна перестройки вышибла меня из кресла заведующего редакционно-издательским отделом Приволжского книжного издательства. Да-да… понял теперь, откуда у меня такой правильный слог? Ну, вышибло и вышибло, устроился работать педагогом дополнительного образования в Заводском районе. Сначала думал, что устроился временно, пока товарищи мне работу подыщут, а оказалось потом – на всю оставшуюся жизнь. И стал я тогда осваивать лепку из глины. Не столько осваивать, сколько вспоминать то, чем занимался в детстве. Вскоре обнаружил, что дар никуда не пропал – и стал в себе этот дар школить. Да так, что иные ночи напролёт уснуть не мог, всё в моей голове разные поделки возникали. Появятся и пропадут, появятся и пропадут, словно дразнятся… Сначала лепил всякую всячину и только потом, годы спустя, взялся за главное дело в своей жизни – за воссоздание вот этой местной глиняной игрушки. Как говорится, себе на развлечение, ребятишкам на потеху, а старожилам на воспоминание…
Петр Петрович прошелся вокруг ящика с остатками товара. Холодало, ему пора было уходить с базара. Но мастеру, видимо, хотелось дорассказать мне что-то важное.
– Когда взялся я за эту игрушку, то, по правде говоря, до конца и не понимал, во что впрягался. Просто что-то потянуло… Это уж потом она стала основным моим делом. Сперва обозначилась боязнь ответственности, потом наметились какие-то ориентиры, а потом в душе прояснилось живое восприятие. Как будто появилось что-то, и вот ты уже не один, не сам по себе. Пусть и нет ещё реально ничего, а ты уже за что-то отвечаешь, что-то хранишь и лелеешь, в сердце носишь…
Он ненадолго задумался, то ли пытаясь получше сформулировать то, что в нём жило, но не получило ещё словесной оболочки, то ли заново переживая мучительный, но в то же время радостный процесс рождения чуда творчества. Я ему не мешал, ни о чём не спрашивал, понимая, что наводящие вопросы в такой момент ни к чему.
– В Саратовской местности, Евгений, не было одного устоявшегося типа глиняной игрушки, – как, например, в Дымковской слободе; всяк у нас лепил и вымудрялся по-своему. Потому и назывались игрушки на базаре и по именам мастеров, и по улицам, и по местечкам и деревням, где их делали, например: «Матрёнина», «Глинская», «Поливановская» и так далее. Это мне старики говорили. Игрушки у нас были красивые, только вот не повезло саратовской глиняной с купцом-пронырой – чтоб закупал он игрушку оптом и вёз на продажу за тридевять земель. Тогда, глядишь, и спрос бы вырос, и глинолепов прибавилось. А то занималась этим делом одна, редко две семьи из всей деревни, и то не из каждой. Часто – только в свободное от основной работы время, по вечерам…
– А это плохо, что не оказалось купца-проныры? – поинтересовался я.
– С одной стороны – вроде плохо, а как раздумаешься, то вроде и хорошо даже выходит. В Дымковской слободе не только такую дымковскую игрушку лепили, как мы её теперь знаем, а и другие тоже, и не все выбеливали, а где теперь те игрушки? Нет их…
– Победила конкуренция, – извлёк я из головы известный штамп.
– Нет, Евгений, не конкуренция. Барыга победил… барыга: именно он загнал те игрушки в угол. Я рад, что нашу игрушку такая участь миновала, а то бы продавали по городам и весям какую-то одну из этого набора, а других покупатель бы и не увидел, и жизнь бы была человеческая беднее, вот так-то. Я уж не говорю, что многие бы покупатели не нашли своей игрушки – той, что по вкусу и по душе. С этим можно спорить, но я-то, стоя за прилавком, вижу, что одну берут бойчее, но над другой-то тоже кто-то до слёз умиляется. Я это вижу, а барыга не видит, он всё деньгами меряет!
– А если рядом с вашими, то есть, с глиняными, игрушки из другого материала поставить на продажу? Или глиняные в таком сочетании никогда не стояли?